Вдруг, как по мановению волшебной палочки, возникла старуха, еще не окончательно разогнувшаяся после долгого сиденья в автомобиле, нетвердо стоящая на ногах:
— Сколько он просит?
Крестьянину — его выдают сдвинутые брови, вставший дыбом ус — очень не по душе вмешательство старухи. Он смотрит на нее косо, свысока, презрительно. Навидался он таких, как эта: скинут нищенскую суму, при сыновьях да дочерях в господа повыбьются, а потом три шкуры дерут с трудового человека.
— Три тысячи, — говорит Андрия.
Мать пошатнулась, как от удара, и воздела руки к небу:
— Да он спятил!
Тут же, жестом, она отозвала Андрию в сторонку:
— У тебя, сынок, деньги-то есть с собою?
— Есть кое-что.
— А сколько, можно узнать?
— Как раз сколько просит.
— Много просит! — сказала старуха и решительно зашагала к продавцу.
— Кабанчик или свинка?
— Кабанчик.
— А не врешь?
— Сунься под хвост, если не веришь, — сердится старик.
— И сунусь, ты думал — не стану. Ты там, может, наше-то, бабье добро замазал чем, а мне хрюшки даром не надо: капризничает, подавай ей борова, сала ни грамма не нагуляет… — Она ухватила поросенка за задние ноги, приподняла, заглянула под задок. — Верно, кабанчик, хотя не бог весть какой герой. Так почем, говоришь, эта мышь с копытами?
— Да откуда ты взялась-то в грех меня вводить, торговлю портить, — бормочет крестьянин себе в усы. — Чтоб тебя громом поразило.
— Сколько, говоришь?
— Тридцать сотенных! — кричит старик так громко, что оборачиваются люди.
— Ха-ха-ха, шутишь! — заскрежетала старуха, показывая три оставшиеся зуба. — Думаешь, придурки, раз на машине приехали!
— Боже меня сохрани от таких мыслей! — говорит дед, взглянув на Андрию. — Мы к господину со всем почтением.
— А ко мне, черт усатый? Его бы ты, точно, облапошил, да только не при мне!
Любопытный люд уже собирался вокруг. Андрии стало неловко, он отошел, сделав вид, что происходящее не имеет к нему отношения. Он знал, что сейчас начнется торг, дьявольское состязание в хитрости. Быть и шуткам, быть и обидам. Старик по денежке станет уступать, а бабка — по денежке набавлять цену. Часа два пройдет, пока они поладят. А могут в конце концов и разойтись из-за одного динара.
— Беспородный он, это я тебе, земляк, сразу скажу. Уши, вон, рваные, а задница острая, как шило, впору подметки протыкать! Прямо еж! А морда — крысиная! — наступает бабка.
— Отвяжись! — свирепеет старик. — Не смей при народе товар хаять! Не нравится — не покупай! А хаять — не смей!
Старуха крутится вокруг поросенка.
— Знаю я эту породу. На него харчей не напасешься.
— Не смей хаять, говорят тебе! Кабы не этот господин, огрел бы я тебя веревкою… А сколько б ты дала? Интересно услышать!
— Я? Пятнадцать.
— Чего — «пятнадцать»?
— Сотен.
— Купи себе за такие деньги где-нибудь побольше и получше! А моего кабанчика и без тебя купят! — Дед смачно сплюнул, огляделся и быстро добавил: — Давай двадцать пять и литр сливовицы в честь такого праздничка сверху, да и ступай себе с богом!
— И-их, — вскинулась бабка; усталые глаза оживились, словно бы расправились морщины на щеках, вся она пришла в движение.
— Может, еще и баранинки кило, молоденькой, с пылу с жару, в придачу?
Старик налущил с кукурузного початка немного зерен, за веревку подтянул поросенка к себе, сунул его рыльцем в корм.
— Видала, как смолол? Знала б ты, кума, какие он себе к зиме бока отрастит, не поскупилась бы и на баранину!
Бабка насупилась, подобралась:
— Не зови ты меня, черт косматый, кумой, да еще на людях! Какая я тебе кума, откуда, дочка, что ли, твоя с моим сыном согрешила! Ха-ха-ха! — тут же рассмеялась она, потянула поросенка за ухо, повернула к себе пятачком: — Как же, мыл ты его, оно и видно! Рыло-то сплошь загвазданное! Уж не больной ли… Отдашь за двадцать — возьму! А нет — садимся в машину и уезжаем!
— Езжай, чтоб тебе шею своротить, — бормочет дед.
— Что?
— Счастливого пути! Мне-то что, езжай на здоровье!
Он повернулся к Андрии:
— Ты, господин, подойди поближе. Мужикам проще столковаться. Разве баба в товаре знает толк!
Андрия не хочет быть посредником. Пусть сражаются, пусть изощряются в лукавстве. Какой же это был бы торг, если б они сразу договорились. Оба, наверное, считали бы себя обманутыми.
— Двадцать три! — выкрикнул старик, смекнув, что Андрия ему не помощник. — Двадцать три и — по рукам!