— Вишь, не так уж тяжело столковаться, — говорит Бабца. — Таким ты мне нравишься. В самообороне. Как положено. Людям нужен человеческий разговор.
— Оо, дьявол… Разговор? — удивилась Дарка его доводам. — Видать, всю рыбу у нас сожрут, а я думала сестре отнести…
Клин расставил руки. Сдается.
— А вы, — Дарка еще не теряет надежды, — пошли б в «Пират» или «Гурман», там всего вдоволь, бери, что душе угодно. Скорпена вон какая, чуть не с ладонь, угри, лангусты, сепии — с мизинец. Так нет, на бедняка навалились.
— Ха, ха, ха! На бедняка! А что ты прячешь в своей крепости? Дворец? Замок? Отель! — Дуйо знал, что льстит Клину. Как бы он, Клин, не скрывал свое богатство, ему было приятно, что о нем знают.
Бидон повернул ухо к морю.
— Рыбаки еще не вернулись. Какая б тишина стояла, если б эти там, в заливе, поменьше бахвалились, и свои, и чужие. Столько их развелось, воды не видно. Моторы, моторы, тарахтят, как черти в пекле. Волны берег захлестывают, того и гляди, размоют набережную. Рыбачьи лодки скачут на волнах как очумелые. — И Бидон время от времени умеет порассуждать. — Я б запретил.
— Он бы запретил, ха! — Дуйо Дарке: — Запрещали, ну и что? Кто их остановит?
— Зачем запрещать? — Бабца солидно. — Пускай себе делают то, за чем приехали, только б платили. Перетерпим месяц-другой.
— Какое там перетерпим! — Клин не сдается. Передвинул скамьи в клети, чтоб удобнее было сидеть. — Прут как на зло. Прямо издеваются. Тут все можно делать, даже то, что в своей стране и в голову не взбредет. Когда яхты вот так носятся, винт не крутится, борта трещат, канаты рвутся. Всякий раз, как разбираешь на палубе сети, поясница разламывается.
— Отличная гимнастика! — Дуйо устанавливает лавку по-своему.
— Запретить, ха! — продолжает размышлять Бидон. — Как бы не так, запретить! Готовы продать… не знаю что… Эх, да ну их к дьяволу всех вместе! — закончил он тихим голосом, с нежностью повернувшись к Дарке. Знал, что женщин лаской берут.
— Ладно, какого черта! Политики, ха, ха, ха. Кто тебя спрашивает? — Бабца втиснулся между столом и стенкой. Он всегда берег спину. К тому же, в какой-то степени, председательское место. — Все вам плохо, и прямое криво! Ха… хе, хе.
— Прямое криво? Прямое криво! Ха, ха, ха! — Дуйо пришел в восторг.
— Гм! Прямое криво! — Бидон покрутил головой. Он согласен. Задумчиво смотрит, как Дарка украдкой достала из холодильника рыбу, положила в миску, стараясь закрыть собой все остальное, и пошла во двор разжигать огонь из заготовленного хвороста!
— Брысь! — беззлобно крикнула она на ходу, глядя на верх ограды. — Черта вам! Рыбы захотели! Она на земле не валяется! — нарочно разорялась Дарка, чтоб ее слышали в клети.
Три кошки между черепицами каменной ограды свесили вниз головы, по извечному опыту ждали, когда о них на минуту забудут.
— Ничего для вас нет! Пошли вон! Брысь! — говорила Дарка, поглощенная своим делом. Она терпеть не могла кошек, особенно черных, и не столько потому, что они могли перебежать дорогу, сколько потому, что посягали на ее добро.
— Головы барбули и кошка не ест, — сообщил Бидон.
— Особенно если они тебе придутся по вкусу, ха, ха, ха. — Дуйо почувствовал бешеный аппетит, слюной исходил. Смотрит, как Дарка бросает в огонь вереск, можжевельник, бессмертники. Аромат разносится далеко вокруг. Густой белый дым поднялся столбом. Огонь она раздувает куском жести.
— Здорово пахнет, — похвалил Бидон, задумчиво глядя, как Дарка продолжает подбрасывать в огонь лапы можжевельника, старые долбленые тыквы, выбирает из охапки хвороста ветки потолще. Вернулась в клеть, проворно пересыпала рыбу солью, перцем, залила маслом. Полные руки с маленькими кистями сноровисто двигались туда-сюда. При этом она старалась держать свой круглый зад подальше от Бидона, чтоб чего не вышло.
Клин зажег на потолочной балке голую лампочку.
Сразу засверкали белой эмалью два больших холодильника, затмив стоявшие по углам старые бочата, ларь для смоквы, кадку. Камень на каменице еще поблескивал в дневном свете. Два больших рыбацких фонаря висели на козлах и два поменьше — на балке. Пол старой клети выложен шлифованной плиткой. Недалеко от места, где они расположились, лежали придавленные камнем три пршуты, стояли бочки с сардинами.
Клин принес две бутылки красного.
— Этикетки знакомые, — протянул Дуйо. — «Старый рыбак». Но дареному коню в зубы не смотрят.
— Вино есть вино, — заявил Бидон примирительно.
— А какой погреб у тебя в новом доме? Бочки хрустальные или фарфоровые? Вот что мне хотелось бы узнать. — Дуйо говорит горячо, будто для него очень важно увидеть новый погреб.
— Да ладно уж. — По лицу Клина видно, что он понимает цену своему погребу. — И я знаю, какие слова нужно говорить, не бойся. — Стукнул бутылками об стол. Попытался улыбнуться, все превратить в шутку. Налил щедро, по деревенскому обычаю перелив через край толстых стаканов. — Будем здоровы! — выпил залпом.
— Будем! Вот так! — выкрикнул Бидон с воодушевлением.
— Неплохое. Да. Без шуток. — Бабца чмокал губами с видом знатока. — Наверняка лучше твоего домашнего. — Прищурился на бочонки в углу. — Потому ты и прячешь его под мешками.
— Не иначе, святыми клянусь! — Дуйо смотрит сверху, с интересом вертя головой, как птица. — А я тут жду!
— Нет, это лучше, — оправдывает Бабца Клина.
— Я его пью, — отвечает Клин. — Боюсь, и в вашем селе лучшего не отыщешь, по крайней мере, в продаже. Теперь так все делают, что ничему верить нельзя. Один тут у нас из смоквы гонит!
— И неплохо! — Дуйо-то знает.
— Вот уж дар божий! — Бидон держит пустой стакан на уровне глаз. Он ценит вино как таковое и даже самое это слово.
Перед Бабцей снова полный стакан. Он привалился спиной к стене, вытянул шею и поднял руку, вывернув ладонь, как оратор.
— Шутки в сторону, — мостит ему дорогу Дуйо, — дело непростое, правду я говорю? — Он хорошо знал, что означает прищур Бабцы, мудрый взгляд, морщины на лбу и переносице, надменная складка у рта. «Прячет козыри!»
Бидон мигом все уразумел.
— Дурака обмануть нетрудно. Простофилю! — сказал он тихо, но убежденно, а про себя хохотал и, чтоб не выдать свои мысли, воскликнул: — Набережная!
— Вот именно, — подхватил Бабца. — Набережную придется чинить. Расширять. Это общественное достояние. — Официальное мнение. Барабанит пальцами по столу, еще сильнее морщит лоб, но главные козыри не открывает. — Набережная, гм!
Теперь Дуйо и Бидон примолкли. Знали, что можно обжечься. Хочешь не хочешь, тоже пришлось состроить серьезную мину. Но, увидев, что Бабца виляет, не находя настоящих слов, Дуйо пришел на помощь:
— Он, Клин, отвечает за все, что делается и в селе, и за селом.
— В футбол и баскетбол играть, что ли, на такой набережной, — буркнул Клин, — как в вашем селе. Только стоит ли на такое кидать деньги?
— Оооо! — Бабца поднял брови, но снизошел. — Деньги! Что тебе миллион? Безделица. — И чтоб Клин не подумал о налоге, добавил: — Главное — прогресс. Прогресс, вот что главное…
— И доходы от туризма! — скромно вставил Бидон.
— Гм. А ты мой миллион видел? Безделицу?
— Погляди, — Бидон схватил Клина за руку и показал его ладонь, все увидели мозоли, — какие он канаты вытягивает — и якорь, и сети…
— Прогресс! — Клин отнял руку. — И это прогресс? Футбол, волейбол, купание… Моторку поставить некуда. Играть можно и на холме, места всюду полно, только за село выйди. Все равно до поля никому дела нет.
— На холме их никто бы не видел, ха, ха, ха! — Дуйо открывает тайны. — Ни на шаг от кафаны не отойдут, ха, ха, ха!
— Черт с ними. Пусть строят, что хотят. И свое отдадим, — смиряется Клин. — Это не так уж плохо, что ты говоришь.
— Конечно, — заключил и Бабца, он не мастер поддерживать беседу.
— Только сдается мне… — протянул Бидон, — словно бы главное обходят. Словно бы главное то, что не главное!
— Кто знает, что главное? Ты? — Бабца уставился на Клина, будто он это сказал. — Есть кому позаботиться и о «главном». Не бойся.
— Вот в этом я не уверен… — Бидон попробовал настоять на своем, но явно приуныл, готовый тут же отступить.