— Нация арапачей пользуется значительным авторитетом, и не только среди Людей Удачи, но и в широком мире тоже. Ваша политика — смотреть в другую сторону, когда люди берут под свое покровительство беглых расплетов. Но смотреть в другую сторону больше не достаточно! В моей петиции речь идет о том, чтобы племя открыто и официально принимало к себе подростков, стремящихся избежать расплетения.
— И к чему это приведет? — осведомляется женщина с правой стороны. Лев поворачивается и видит члена Совета примерно возраста Элины, но с куда большим количеством морщин на лбу. — Если мы официально откроем наши ворота для беглых, тут начнется настоящее столпотворение! Это будет просто кошмар!
— Нет, — возражает Лев, пользуясь неожиданно полученной подачей, — кошмар — это то, что творится сейчас! — Затем он стаскивает со спины рюкзак, запускает в него руку и начинает вынимать подшитые распечатки — толстенные стопы бумаги, тяжелые, как телефонные справочники. Он быстро раздает их вождю и другим членам Совета. — Имена расплетов содержатся в открытых источниках, так что я добыл их без труда. Здесь, на этих страницах — имена всех предназначенных к «суммарному разделению» с того самого момента, когда было подписано Соглашение о расплетении. Разве можно оставаться равнодушными, глядя на все эти имена?!
— Мы не подписали Соглашение, и никогда не подпишем, — говорит один из старейшин. — Наша совесть чиста — чего я не мог бы сказать о тебе. — Он наставляет на Лева кривой палец. — Мы приняли тебя два года назад — и что из этого вышло? Ты сделался хлопателем!
— Только после того, как ваш Совет вышвырнул меня отсюда! — напоминает Лев. Эти слова заставляют всех призадуматься. Некоторые члены Совета листают списки, печально покачивая головами при виде такого огромного количества имен. Другие отказываются даже взглянуть.
К его чести, вождь уделяет несколько минут своего драгоценного времени перелистыванию страниц, а затем говорит:
— Трагедия расплетения лежит за пределами сферы нашего влияния. А с Вашингтоном у нас отношения и без того весьма напряженные, не правда ли, Чал? — Вождь поднимает глаза на галерею.
Чал встает.
— Несколько натянутые, но не напряженные, — поправляет он.
— Так зачем натягивать их еще больше, бросая перчатку Инспекции по делам молодежи?
И тут из-за спины Лева доносится голос другого члена Совета:
— Если мы это сделаем, за нами, возможно, пойдут другие племена.
— А может и не пойдут, — отрезает вождь с решительностью, отметающей всякие возражения.
— В широком мире полно людей, не поддерживающих расплетение, — говорит Лев, адресуясь теперь не только к вождю, как его наставляли, но поворачиваясь вокруг себя и взглядывая в глаза каждого из присутствующих. — Просто многие из них не осмеливаются высказаться. Им нужен какой-нибудь центр, вокруг которого они могли бы сплотиться. Если арапачи начнут официально предоставлять беглецам убежище, они тем самым позиционируют себя как противники расплетения; и тогда вы поразитесь, как много друзей появится у вас во внешнем мире!
— Мы не ищем друзей! — выкрикивает один из старейшин, до того разъярившийся, что слюна летит из его рта во все стороны. — После стольких веков страданий и унижений единственное, чего нам хочется — чтобы нас оставили в покое!
— Довольно! — гаркает вождь Квана. — Поставим на голосование и покончим с этим раз и навсегда.
— Нет! — восклицает Лев. Он знает — для голосования еще слишком рано. Вождь, оскорбленный этой демонстрацией неуважения, наклоняется вперед и, глядя юноше прямо в глаза, чеканит:
— Ставлю на голосование, и ты согласишься с его результатом, мальчик. Все понятно?
Лев опускает глаза, смиряясь, выказывая вождю надлежащее уважение.
— Да, сэр.
Вождь возвышает голос до командного:
— Кто за то, чтобы согласиться с петицией и официально заявить о готовности племени принимать в резервацию всех расплетов, просящих убежища, поднимите руки!
Поднимаются три руки. Затем четвертая.
— Кто против?
Поднимаются восемь рук. Вот так в один миг разрушены надежды на помощь расплетам от арапачей.
— Прошение отклонено, — говорит вождь. — Однако в свете сложившихся обстоятельств я предлагаю публично и официально объявить Левия Иедедию Калдера-Гаррити полноправным сыном нации арапачей.
— Я не этого добивался, сэр.
— Но ты это получил, и будь благодарен.
Поднимаются руки — Лева единогласно принимают в племя. Затем вождь Квана предлагает членам Совета вернуть ему подшивки с именами расплетов.
— Не надо, оставьте себе, — говорит Лев. — Когда отзовут Параграф-17 и когда юновласти начнут расплетать детей без согласия их родителей, вы сможете собственноручно дописать туда новые имена.
— Ничего мы дописывать не собираемся, — чеканит вождь, — потому что всего того, о чем ты толкуешь, никогда не случится.
И вызывает следующего просителя.
Стены в комнате Лева ничем не украшены. Мебель добротно сработана, но непритязательна. Точно так же спальня выглядела и тогда, когда Лев появился в доме Таши’ни в первый раз, и когда вернулся сюда шесть недель назад. Теперь он понимает, почему ему здесь так комфортно: его душа — как эти спартанские стены. Сначала он попробовал заполнить пустоту неистовыми граффити хлопателя, но их смыло начисто. Затем он стал сияющем божеством для бывших десятин в замке Кавено, но и этот образ был стерт, словно рисунок мелом на асфальте. Он попытался стать героем в собственных глазах, спасая Коннора, но даже когда его миссия увенчалась успехом, не почувствовал ни гордости, ни благородного удовлетворения. Лев проклинает своих родителей за то, что вырастили его десятиной: как бы он ни старался убежать от судьбы, она так глубоко запечатлелась в его психике, что никогда ему от нее не избавиться. Ему не суждено почувствовать себя совершенным человеком, потому что некая часть его — нежелательная, не поддающаяся пониманию — сможет найти покой только в смерти. Самое отвратительное деяние его родителей не в том, что они отреклись от сына. Хуже всего то, что они вырастили его человеком, способным найти удовлетворение только в отказе от собственного существования.
Вечером того дня, когда попытка Лева изменить мир потерпела поражение, его навещает Элина. Редкий случай, потому что она уважает право других на личное пространство и понимает их желание побыть наедине с собой. Она застает Лева лежащим на животе поверх застеленной кровати. Подушка валяется на полу — ему безразлично, пусть валяется.
— С тобой все в порядке? — беспокоится Элина. — Ты почти ничего не съел за ужином.
— Сегодня мне хочется только спать, — отвечает он. — Поем завтра.
Она присаживается на стул у письменного стола, подбирает подушку и кладет на кровать. Лев отворачивается к стене, надеясь, что Элина уйдет, но та не двигается с места.
— Четыре человека голосовали за твое предложение, — говорит Элина. — Даже один-единственный голос можно было бы назвать выдающимся достижением, если учитывать, что Совет никак не желает занять твердую позицию в вопросе расплетения. Хочешь верь, хочешь не верь, но целых четыре голоса — это настоящий переворот!
— Который ничего не перевернул. Мое предложение провалилось. Точка.
Элина вздыхает.
— Лев, тебе еще и пятнадцати не исполнилось, а ты вплотную подошел к тому, чтобы изменить политику племени; не хватило всего трех голосов. Что ни говори, а это много значит.
Он поворачивается к собеседнице.
— Копыто и граната. — Увидев ее замешательство, он поясняет: — Так пастор Дэн говорил. Только в этих двух ситуациях «подойти вплотную» чревато реальными последствиями.
Поняв суть, Элина хмыкает, и Лев снова отворачивается.
— Может, завтра утром тебе стоит пойти с Пивани — он поучит тебя охотиться. Или помоги Уне в мастерской. Если попросишь, она, думаю, разрешит тебе поработать с ней — делать инструменты.
— И это все? Такая у меня теперь будет жизнь, да? Ходить на охоту или стать учеником гитарного мастера?..