Но в двери не Дюван, а брат Грейс с уполовиненной мордой.
— Ты пришел выпустить меня отсюда? Если нет, то проваливай.
— Я не могу тебя выпустить, — отвечает Арджент, — зато могу проводить к Коннору.
Арджент мгновенно становится лучшим другом Рисы.
— Надо тихонько и надо по-быстрому, — говорит он, ведя ее из комнаты. Его манера речи напоминает Грейс. — Дюван сейчас снаружи, следит за разгрузкой, но пара минут — и он вернется.
Арджент провожает девушку в заднюю часть самолета, в другую гостевую спальню, почти такую же роскошную, как у Рисы. На первый взгляд, Коннор лежит в безукоризненно заправленной постели, но, присмотревшись, Риса видит, что это не одеяла, а целая дюжина плотных брезентовых полос, в которые он завернут, как в пеленки; концы полос закреплены в стальных кольцах в полу по обе стороны кровати. Какое там сбежать — Коннор толком даже шевельнуться не может.
И все же он находит в себе силы улыбнуться Рисе и произнести:
— По-моему, это спа не совсем такое, как обещал буклет.
По дороге сюда Риса поклялась себе, что не позволит Коннору увидеть ее слезы, но кто знает, как долго ей удастся продержаться.
— Мы вытащим тебя отсюда, — говорит она, опускаясь на корточки, чтобы рассмотреть крепления в полу. — Арджент, помоги!
Но тот не двигается с места.
— Нельзя, — бормочет он. — И даже если б его удалось распутать, то выпустить не успеем — мы скоро взлетим.
— Ну и что?! Можно же хотя бы попытаться!
— Риса, перестань, — тихо говорит Коннор.
— Мне бы нож поострее…
— Риса, прекрати! — говорит Коннор чуть громче. — Успокойся и выслушай меня!
Но слезы, которым она не дает пролиться, похоже, наводняют ее рассудок, не дают ясно мыслить, и Риса впадает в панику:
— Я этого не допущу! Я спасу тебя!
Она продолжает дергать стягивающие его путы, пока Арджент не обращается к Коннору:
— Ну я же говорил — от нее не будет никакого толку!
Эти слова отрезвляют Рису, так что теперь она в состоянии выслушать Коннора.
— Риса, у меня есть план.
Девушка глубоко вдыхает, чтобы успокоиться.
— Говори. Я слушаю.
— План такой… Ты остаешься целой, меня расплетают.
— Какой это к черту план! — кричит она.
— Тс-с! — шикает Арджент. — Тебя же на весь самолет слышно!
И словно в ответ «Леди Лукреция» содрогается и издает механический скрежет.
— Риса, это план. Не слишком хороший, но уж какой есть. Арджент расскажет тебе подробности.
— Носовой обтекатель закрывают! — причитает Арджент. — Дюван вернется в любую секунду, если уже не вернулся. Нельзя, чтоб он застал меня здесь!
Но Риса не может уйти, пока еще не может. Сначала она скажет Коннору те слова, которые так трудно произнести, но которые значат сейчас больше, чем все слова на свете. Она боится, что другой возможности не представится.
— Коннор, я…
— Не надо! — Нижняя губа Коннора дрожит. — Если ты это скажешь, прозвучит как прощание, а я к нему не готов.
И хотя девушка не произносит этих слов, они здесь, незримо парят между ними, и они сильнее и прекраснее всего, что Коннор и Риса могли бы сказать друг другу.
Она наклоняется, целует его и торопится к двери, где ждет Арджент, оставшаяся половина лица которого багрово пылает от тревоги. И только когда они уходят, Коннор дает волю чувствам и произносит то, чего больше не в силах держать в себе:
— Я люблю тебя, Риса. До конца, каждой своей частью.
53 • Коннор
— Надеюсь, ты голоден.
Коннор вытягивает шею и видит Дювана, входящего с подносом в руках. Пленник отвечает тюремщику убийственным взглядом.
— Похоже, я зря надеялся, — говорит Дюван, — но все же советую покушать. И желаю тебе получить удовольствие от еды.
Дюван садится на единственный в комнате стул, ставит поднос на столик и снимает серебряную куполообразную крышку; из-под нее к потолку подымается ароматный парок.
— Ладно, — отзывается Коннор. — И тогда ты не сможешь расплести меня еще целые сутки. Ведь, кажется, так положено? Нельзя расплетать на полный желудок.
— Ох уж эта мне Инспекция по делам молодежи… — сетует Дюван, разворачивая салфетку с серебряным столовым прибором, — сколько у нее всяких правил и установлений. Но здесь у нас несколько иные подходы.
— Заметил.
В комнате воцаряются аппетитные запахи масла и чеснока. Рот пленника против воли наполняется слюной, и юноша еще сильнее ненавидит Дювана — по его милости даже собственное тело восстает против Коннора.
— Ты когда-нибудь ел омара, Коннор?
— Я думал, они вымерли.
— Их все еще разводят на частных фермах. Надо только знать, где искать.
Уголком глаза Коннор следит, как Дюван производит хирургическую операцию по вскрытию алого панциря и извлекает кусок бело-розового дымящегося мяса величиной с кулак.
— Если хочешь, чтобы я поел, придется развязать мне руки.
Дюван усмехается.
— Развязать тебе руки? Но тогда в твою голову, пожалуй, полезут всякие неуместные идеи, а они в свою очередь породят надежду в совершенно безнадежной ситуации. Подать тебе несбыточную надежду было бы очень жестоко с моей стороны, так что… прости, но твои руки останутся связанными. Как и все остальное. — Дюван режет мясо, а затем, нанизав кусочек на вилку, подносит его ко рту Коннора. — Я буду кормить тебя. Тебе остается лишь наслаждаться.
Коннор упорно сжимает губы, но Дюван терпеливо ждет, держа вилку у самого рта юноши. Ничего не говорит, просто ждет. Коннор осознает, что эта трапеза так же неизбежна, как его расплетение. Через пару минут он открывает рот, и Дюван скармливает ему самое дорогое кушанье, которое Коннору когда-либо доводилось есть.
— Коннор, прошу, пойми: я тебе не враг.
Проглотить это Коннору гораздо труднее, чем омара.
— Да ну? Что ты говоришь!
— Несмотря на то, сколько мне стоила твоя проделка со Старки, в моем сердце живет только восхищение тобой. Нельсон, может, и вел против тебя вендетту, но я — нет. Собственно говоря, не выражайся твоя стоимость цифрой со многими нулями, я, пожалуй, отпустил бы тебя.
Мысль о том, что его органы стоят миллионы, поражает Коннора до такой степени, что он молча посылает Дювану удивленный взгляд — не шутит ли тот случаем. Но Дюван невозмутимо подносит к губам пленника следующий кусочек.
— А чему ты удивляешься? Ты же мировая знаменитость, кумир масс. По правде говоря, твой аукцион принес мне вдвое больший барыш, чем я ожидал.
— Так ты меня уже распродал?
— Аукцион закончился час тому назад. Покупатели живут во всех частях света. — Дюван улыбается. — Над тобой никогда не будет заходить солнце, Коннор Ласситер. Очень немногие могут сказать о себе то же самое.
И он гладит Коннора по волосам, словно любящий отец. Юноша отворачивается, но Дювана это не останавливает.
— Я разрешил тебе меня покормить, — цедит Коннор. — Но трогать не разрешал!
— Прости, — говорит Дюван и отправляет ему в рот ложку чесночно-овощного гарнира. — Хочешь верь — хочешь не верь, но я чувствую душевную близость со своими расплетами. Знаешь, иногда я сажусь рядом, подбадриваю, когда они едут в операционную камеру. Большинство, конечно, глухи к моим утешениям. Но время от времени в их глазах, обращенных ко мне, читаются понимание и признательность. Не много найдется на свете вещей, доставляющих такое удовлетворение.
— А что с остальными, которых ты распродал сегодня? Над ними солнце будет заходить?
— У каждого расплета свой путь следования, — поясняет Дюван. — Сегодня было продано пять, и продано быстро. — Помолчав, он добавляет: — Мальчик перед тобой ушел всего лишь к трем покупателям. Они его, само собой, перепродадут; но пока я получаю свою цену, что они будут делать со своим товаром, меня не касается.