На этих словах рукопись обрывалась. Капитан перевел дыхание и посмотрел в окно – уже светало. Сжал виски пальцами. И будто над головой пролетел новый снаряд.
Бокал с бренди, налитый еще вечером, был наполовину пуст.
Наполовину пуст был Уваров.
Прежняя польская война подорвала здоровье панны Юлии. Она умерла чахоткой спустя восемь лет. Капитан знал о том, еще когда граф волочился за Аней.
Эта война, нынешняя, кавказская, убила графа. Вечная война. Беспрестанная.
Под обстрелом они находились два дня. Дорогу развезло так, что кони не могли пройти. Питьевой воды не было. Дела шли из рук вон плохо, и капитану очевидным казалось, что еще немного, и Граббе откажется от своего плана и вот-вот даст приказ отступать. Раненых насчитывали уже сотнями. Убитых не считали.
- И как вам, милостивый государь, нынешняя расстановка сил? – усмехнулся майор Уваров, доставая из-за пазухи табакерку. – Не припомню я за свою жизнь более несчастливого похода – чтоб эдак не везло с самого начала!
- Да уж. Вы знаете, Уваров, - ответил капитан, отпуская в себе желание смолчать – истощение развязывает язык, - я вполне готов достойно встретить свою смерть пусть даже и здесь, но решительно отказываюсь валяться в этой грязи под дождем.
Уваров предложил ему нюхательного табаку, но капитан отказался. Тот спрятал табакерку обратно и угрюмо посмотрел на обоз, тянувшийся за ними.
- Полжизни отдал бы за то, чтобы надеть сухой мундир, - пробормотал майор.
- Не спешите расставаться и с половиной жизни.
- Да мне уж терять нечего, - махнул рукой Уваров, - я ведь сюда счеты с жизнью свести ехал, болван. Мог бы припомнить по тридцатому году, что не такая уж это и приятность.
- Вот как? – спросил он.
- Да, да… не удивляйтесь…
С резким свистом над ними пролетел снаряд. Оба одновременно пригнулись. Тот угодил в обоз, заржали перепуганные лошади, встали на дыбы. Солдаты тщетно пытались их утихомирить, оттаскивали с дороги развороченные телеги, раненых и убитых.
- Черт дери! – сквозь зубы прорычал Уваров. – Нас нашими же пушками!
Все знали, что Шамиль воюет трофейной артиллерией. Майор мрачно оскалился и хрипло, устало пробормотал:
- Уже скорее бы.
- Что скорее бы?
- Увидеть райские кущи. Верите вы в рай?
- Не настолько, чтобы желать видеть ваши кущи теперь же.
- Вы счастливы… Хотя и обижены на меня. Обижены, обижены, не отрицайте. Можете и не верить, воля ваша. Анна Михайловна, правда, похожа на мою супругу. Хотя и не слишком… При первой же возможности проситесь домой, вот что…
- Как придется.
- Прийтись может по-всякому. Вам жить надо. Когда Юлии не стало, я зол был, как черт. Хотел вырваться. Мы с ней обещали друг другу – везде и всегда вместе. А здесь такое предательство. Оставила меня одного. Но вот, что скажу вам… Странная штука. Если меня спрашивают, женат ли я, я говорю, что женат – вдовец ужасное слово. И ведь я, право слово, действительно женат. Просто жена моя умерла.
Капитан хмыкнул и опустил глаза под ноги. Говорить ничего не хотел – не считал возможным. О себе он не рассказывал никому. Но что-то в рассказе майора Уварова заставило его увидеть себя самого. Между тем, Уваров достал из кармана длинную тонкую цепочку, на которой висели два обручальных золотых кольца – одно мужское, большое, а второе крохотное – женское.
- На пальце свое не ношу, - снова заговорил майор. – Пусть хоть они рядом будут. Так что, проситесь домой, как представится случай. Никто и ни в чем не виноват перед вами. Господи, да что за дикая канонада!
А потом был очередной свист снаряда над головой.
Удар.
Взрыв.
Боль.
Капитан пришел в себя в лазарете. Ему хотели отнять ногу. Не позволил. Оказался прав, хотя врачи искренно считали его сумасшедшим. Ногу спасли.
В том же лазарете был и Уваров. Недолго, правда, был. Капитан его не застал.
«Пусть хоть они рядом будут». У графа, выходит, есть родня. Либо в Москве, либо в Петербурге. Он никогда не говорил, остались ли у него дети. Но капитан был уверен, что останься те, не искал бы он смерти.
«К черту все! Домой!»
Боль в ноге к утру разыгралась нешуточная, доктор, живший с ним по соседству, настаивал на том, чтобы отложить отъезд.
- Ну не пешком же я собираюсь добираться, - смеялся капитан, прощаясь с ним.
- Что ж, как знаете, сударь, как знаете, - недовольно ворчал старик, прощаясь за руку.
Капитан вышел от доктора в добром расположении духа. Светлое небо казалось высоким и ярким. «Нет, - подумалось ему, - самое лучшее небо не в августе. Самое лучшее небо осенью, в сентябре. Не прав был Уваров».
И вдруг увидел, как возле его дома остановился незнакомый экипаж, а из него выплыла молоденькая женщина в изящной шляпке. Сердце замерло, ухнуло вниз, а потом забилось часто-часто почти под горлом. Женщина спрашивала о чем-то прохожих, те указывали ей на дом. А он молча стоял, с трудом опираясь на трость, но не чувствуя этого, и смотрел на нее. Аня… Потом она обернулась и заметила его. Мгновение, замерев, они говорили одними лишь глазами. А потом она бросилась к нему.
- Ты! Ты… – шептала она, придерживая его. – Наконец-то я доехала. Мне сообщили, что ты ранен. Я едва с ума не сошла от страха за тебя.
- Господи, зачем ты здесь? Я ведь отправил тебя домой, – только и выдавил он. А она вдруг вся сжалась, потускнела от его слов, и он сообразил, как грубо они прозвучали. Ему стало жаль ее. Кто угодно не устоял бы против проклятого графа Уварова с его-то байроническим взглядом. Отправил домой… верно и вовремя… Не для нее – для себя. Ей он верил. Себе – лишь отчасти.
Аня смело распрямила плечики, подняла глаза на него и пылко сказала:
- Я ехала две недели. И не смей меня прогонять!
Он улыбнулся, чувствуя, как его сердце заполняет нежность к этой женщине. И тихо ответил:
- Я всего лишь накормлю тебя ужином и отправлю отдыхать с дороги, покуда Никита соберет мои вещи.