— Кажется, мы ему не понравились. Кстати, кто он такой?
— Некий Денн, — довольно сдержанно ответил доктор. — Сестра наняла его садовником, потому что он потерял на войне глаз.
Когда они шли через кусты, сад засверкал той несколько грозной красотою, которая возникает, если земля ярче небес. Сзади лился последний солнечный свет, и деревья впереди на фоне темнеющего неба казались языками пламени всех цветов, от бледно-зеленого до густо-лилового. Тот же свет падал на траву и клумбы, придавая им таинственную мрачность. Тюльпаны казались каплями крови, некоторые из них стали и впрямь черными, и отцу Брауну почему-то показалось, что дальше стоит не что иное, как «иудино дерево». Мысли этой способствовало то, что на одной из веток, словно сушеный плод, висело сухое тело старика, и длинную бороду трепал ветер.
Все это осенял не ужас тьмы, а много более страшный ужас света, ибо солнце окрасило и человека, и дерево радостными красками театральной бутафории. Дерево было в цвету, старик сверкал и переливался синеватой зеленью халата и пурпуром шапочки. Были на нем и алые шлепанцы; один упал и лежал в траве, словно пятно крови.
Однако пришельцы наши глядели не на это. Они глядели на странный предмет, буквально проткнувший старика, понемногу догадываясь, что это — заржавелая старинная шпага. Ни священник, ни сыщик не двигались, пока беспокойный доктор Флуд не рассердился.
— Больше всего меня удивляет, — сказал он, нервно хрустя пальцами, — положение тела. Это наводит на мысль…
Фламбо шагнул к дереву и принялся рассматривать сквозь лупу рукоять шпаги. Священник почему-то резко повернулся, встал спиной к трупу, уставился в противоположную сторону — и увидел в другом конце сада рыжую голову хозяйки, а рядом — какого-то человека, садящегося на мотоцикл. Человек этот тут же исчез с мотоциклом вместе, женщина пошла через сад, а священник принялся рассматривать шпагу и мертвое тело.
— Насколько я понимаю, — сказал Фламбо, — вы нашли его примерно полчаса назад. Был тут кто-нибудь? У него в спальне, или в той части дома, или в этой части сада — ну, за час до этого.
— Нет, — уверенно ответил доктор. — То-то и странно. Сестра была в кладовой, это отдельный домик, Денн — в огороде, тоже не здесь. А я рылся в книгах, там, за той комнатой, где вы были. У нас две служанки, но одна ушла на почту, другая была на чердаке.
— Скажите, — очень спокойно спросил Фламбо, — был ли с ним в ссоре хоть кто-нибудь из этих людей?
— Его все очень любили, — торжественно ответствовал доктор. — Если недоразумения и бывали, то ничтожные, у кого их нет в наше время? Покойный был чрезвычайно благочестив, а дочь его и зять, возможно, мыслят несколько шире. Такие разногласия никак не связаны с мерзким и диким убийством.
— Это зависит от того, насколько широки взгляды, — сказал отец Браун. — Или — насколько узки.
Тут они услышали голос хозяйки, нетерпеливо звавшей деверя. Он побежал навстречу ей, а на бегу виновато взмахнул рукой и указал длинным пальцем вниз.
— Очень странные следы, — сказал он, все так же мрачно, словно показывал катафалк.
Сыщики-любители взглянули друг на друга.
— Многое тут странно, — сказал Фламбо.
— О да! — подтвердил священник, глуповато глядя на траву.
— Вот я удивился, — продолжал Фламбо, — зачем вешать человека, а потом протыкать шпагой.
— А я удивился, — сказал отец Браун, — зачем протыкать человека и еще вешать.
— Вы спорите спору ради, — возразил его друг. — Сразу видно, что, когда его пронзили шпагой, он был мертв. Иначе было бы куда больше крови, да и рана другая.
— А я увидел сразу, — сказал священник, подслеповато глядя снизу вверх, — что он уже умер, когда его вешали. Посмотрите, петля очень слабая, веревка почти не касается шеи. Он умер раньше, чем его повесили, и раньше, чем его проткнули. От чего же он умер?
— По-моему, — сказал Фламбо, — лучше нам вернуться в дом, взглянуть на спальню… и на все прочее.
— Вернемся, — сказал отец Браун. — Но сперва взглянем на следы. Начнем с другого конца, из-под его окна. Нет, там газон. А здесь следы четкие.
Помаргивая, он рассмотрел след и медленно пошел к дереву, то и дело весьма недостойно наклоняясь к земле. Потом обернулся к другу и просто сказал:
— Знаете, что здесь написано? Рассказ довольно странный…
— Мало того, — сказал его друг. — Противный, мерзкий, гнусный.
— Вот что написано буквами следов, — сказал священник. — Старый паралитик выпрыгнул из окна и побежал вдоль клумб, стремясь к смерти, — так стремясь, что он скакал на одной ноге, а то и катился колесом.
— Хватит!.. — вскипел Фламбо. — Что за адская пантомима?
Отец Браун только поднял брови и кротко указал на загадочные знаки.
— Почти всюду, — сказал он, — след одной ноги, а в двух-трех местах есть и следы рук.
— Может быть, он хромал, потом упал? — предположил сыщик.
Священник покачал головой.
— В лучшем случае, он встал бы, опираясь на локти и на колени. Таких следов здесь нет. Мощеная дорожка рядом, там вообще нет следов, а могли быть между камешками — она мощена довольно странно.
— Господи, все тут странно, страшно, жутко! — вскричал Фламбо, мрачно глядя на мрачный сад, исчерченный кривыми дорожками, и слова эти прозвучали с особенной силой.
— Теперь, — сказал отец Браун, — мы пойдем в спальню.
Они подошли к двери, неподалеку от рокового окна, и священник задержался на минутку, приметив палку от садовой метлы, прислоненную к стенке.
— Видите? — спросил он друга.
— Это метелка, — не без иронии сказал сыщик.
— Это накладка, — сказал отец Браун. — Первый промах, который я заметил в нашем странном спектакле.
Они взошли по лесенке в спальню старика, и сразу стало понятно, что соединяет семью, что разделяет. Священник тут же понял, что хозяева — католики или хотя бы католиками были; но некоторые из них далеко не праведны и не строги. Картины и распятие в спальне ясно говорили о том, что набожным остался только старик, родня же его, по той или иной причине, склонялась к язычеству. Однако пастырь понимал, что это — не повод и для самого обычного убийства.
— Ну, что это!.. — пробормотал он. — Убийство тут проще всего… — И когда он произнес эти слова, лицо его медленно озарилось светом разумения.
Фламбо сел в кресло у ночного столика и долго и угрюмо смотрел на несколько белых пилюль и бутылочку воды.
— Убийца, — сказал он наконец, — хотел почему-то, чтобы мы подумали, что бедный старик повешен или заколот. Этого не было. В чем же тогда дело? Логичней всего решить, что истинная его смерть связана с каким-то человеком. Предположим, его отравили. Предположим, на кого-то очень легко пало бы подозрение.
— Вообще-то, — мягко сказал отец Браун, — друг наш в темных очках — медик.
— Я исследую эти пилюли, — продолжал Фламбо. — Надо их взять. Мне кажется, они растворяются в воде.
— Исследовать их долго, — сказал священник, — и полицейский врач вот-вот приедет, так что посоветуйтесь с ним. Конечно, если вы собираетесь ждать врача.
— Я не уеду, — сказал Фламбо, — пока не разрешу загадки.
— Тогда оставайтесь тут жить, — сказал Браун, спокойно глядя в окно. — А я не останусь в этой комнате.
— Вы думаете, я загадки не решу? — спросил его друг. — Почему же?
— Потому что она не решается, — ответил священник. — Эту пилюлю не растворить ни в воде, ни в крови. — И он спустился по темным ступенькам в темнеющий сад, где снова увидел то, что видел из окна.
Тягостный, знойный мрак предгрозового неба давил на сад еще сильнее, тучи одолели солнце, и во все более узком просвете оно было бледнее луны. Уже погрохатывал гром, но ветер улегся. Цвета казались густыми оттенками тьмы, но один цвет еще сверкал — то были волосы хозяйки, которая стояла неподвижно, запустив пальцы в рыжую гриву. Тьма и сомнения вызвали в памяти священника прекрасные и жуткие строки, и он заметил, что бормочет: «А в страшном, зачарованном саду под бледною луной стояла та, что плакала по страшному супругу». Тут он забормотал живее:
— Святая Мария, Матерь Божья, молись за нас, грешных… Да, именно так: «плакала по страшному супругу».