Во всём здесь было очарование полутьмы, размытых теней и неясных бликов. Странный, притягательный, сладостный мир бесплодного, но прекрасного томления духа.
Граф ничего не ел. Перед ним стоял полупустой кубок с кроваво-красным вином, но он едва пригубил его. Он блестяще владел искусством светского разговора. Обтекаемые фразы, вежливые обороты — кажется, в них есть что-то важное, но на самом деле — из них не извлечёшь ничего. А у Лаврушина было немало вопросов. Наконец, решив нарушить правила хорошего тона, перед тем, как подали сладкое, он произнёс:
— Здесь все твердят о мобилизации.
— И неудивительно, — на лице графа появилось недовольное выражение.
— Что такое мобилизация?
— Призыв на войну, что же ещё.
— Но о какой мобилизации говорили в «Таверне у сухой речки»?
— На большую войну.
— О мобилизации долдонят во всех измерениях.
— Значит, это очень большая война, — усмехнулся граф Дракула.
— Большая война — большая беда.
— Всё зависит от точки зрения, — пожал плечами граф.
— И вас тоже касается мобилизация?
— Меня? — граф улыбнулся неуместности такой постановки вопроса. — Граф Дракула стоит особняком. Он не играет в холодные игры. Его не трогает наступление льдов.
— Льдов?
— Вам и это неизвестно?
— Нет.
— Завидую вам. Как это прекрасно — находиться в полном неведении… Ещё вина!
Вино было лёгкое и лишь слегка туманило голову. И его хотелось всё больше.
— Вы слышали о Большом Японце? — начал напирать Степан.
— Его здесь нет, — губы Дракулы тронула усмешка.
— И не бывает?
— Бывает, — с таинственной многозначительностью произнёс граф.
Лаврушин удивлялся своему аппетиту. А ещё больше удивлялся, что не ощущались, как он обожрался, будто последний свин. На желудке было легко. И на душе — тоже.
Лунный свет струился в стрельчатые окна. И свечи горели не жёлто, а холодно, голубовато-серебристо. В вампирьем замке было что-то магнетическое, притягательное. И это пугало.
Трапеза была нарушена самым наглым образом.
Послышался резкий хлопок, будто рванула хлопушка. И рядом со столом возник Чернокнижник. Он был в том же одеянии, в тех же чёрных очках, только без своего любимого барбоса. Он удовлетворённо произнёс:
— Здесь.
Лаврушин поперхнулся розовым вином. А Степан сжал обеденный нож, которым вполне можно было забить кабана.
— Не помню, чтобы направлял вам приглашение, мой друг, — сказал граф. — Но всё равно спасибо, что решили скрасить моё одиночество. Присаживайтесь.
— Мне нужны они! — Чернокнижник ткнул пальцем в Лаврушина.
— Мои гости?
— Но не мои. Это мой мир, граф. Вы знаете об этом.
— Но ведь и вы знаете, что Дракулы никогда не нарушали законов гостеприимства.
— Когда-то надо начинать. Я забираю их с собой.
— Вы ошибаетесь. Вы не возьмёте их.
— Нет, тут вы ошибаетесь, граф, — Чернокнижник извлёк из кармана два вырванных человеческих глаза, и они, зашевелившись, уставились на Дракулу. Зрелище было не для слабонервных.
— Битва? — спросил граф.
— Зачем? Просто отдайте их мне.
— Нет.
— Мои слуги сейчас под стенами вашего замка.
— Под неприступными стенами, Чернокнижник.
— Да? Но там мобилизованные из многих миров.
Лаврушин медленно повернул голову. Ох, как ему не хотелось её поворачивать. И не хотелось глядеть в окна.
За окнами копошилась тьма. Мерцали бледные огоньки, они хаотично перемещались. И там будто бугрилось что-то огромное, неизмеримо мерзкое.
— Будем биться! — резко воскликнул граф.
— Вы не одолеете эту орду. Никаких чар не хватит, чтобы сдержать её! — Чернокнижник произнёс эти слова торжественно. — Мобилизованные! Кто может противостоять их напору? Что может сдержать стихию их ненависти? В какие рамки вместишь эту злобу?!
— Ох, сильно-сильно подерёмся. Хорошо, — послышался тоненький голосок. В зале материализовался ещё один человек — или нечеловек, кто их разберёт. Он был мал, чуть больше метра высотой.
— Большой Японец! — поразился Чернокнижник.
— Ваша правда, — Большой Японец метрового роста, сложив лодочкой ладони на груди, вежливо поклонился.