Лаврушин, закрыв глаза, играл. Пальцы его существовали сами по себе.
Трудно сказать, понравилась бы эта музыка стороннему слушателю. Вряд ли. Единственный слушатель — Степан корчился от боли на полу. Он изо всех сил прижимал ладони к ушам, однако не мог заглушить звук, который продирал насквозь, бензопилой вгрызался в тело.
Но всё-таки музыка была прекрасна. Хотя и создана не для того, чтобы нравится кому-то, а для того, чтобы ломать пространство-время.
Пальцы бегали по клавишам всё быстрее и быстрее — в нечеловеческом темпе.
Музыка звучала всё громче. Она металась под сводами. Она рвалась наружу, из «готического» зала.
И она вырвалась из плена. И устремилась на свободу.
На миг битва замерла. Все застыли, будто само время остановило свой бег.
А потом из недр замка вырвалась очистительная тёплая волна. Нечисть падала, билась в корчах, расползалась, тщетно ища укрытия в щелях и ямах.
Над Цитаделью плыл звон. Невиданная сила кружилась, взламывала боевые порядки ледяного воинства, сдвигала и опрокидывала танки и орудия, рвала на части тела. Клюнул носом и зарылся в землю Старый Корабль из Преисподней. Рухнули зомби, распадаясь на части, и на их лицах было счастье — их души освобождались из плена.
Закрутилась на месте машина-паук ванхватов, её орудия беспорядочно заработали, кося своих. Застрелился щтурмбанфюрер СС, не выдержав обрушившейся на него мелодии. Вонзил себе в руку клыки Большой Вампир, и упал, понимая, что сейчас его душа рухнет вниз.
— Закрывается! — закричал оставшийся на командном пункте полковник третьей мировой, глядя на экран, где было увеличенное изображение со спутника.
Фиолетовая стена провала начала распадаться. Сначала на несколько правильных частей. А потом будто налетел на неё ветер и разорвал в клочья, развеял по свету.
— Музыкант закрыл провал! — крикнул полковник, и на его глазах выступили слёзы.
— Победа! — крикнул капитан-инженер, пытаясь приблизить изображения со спутника.
— Рановато для победы… Но Цитадель они не возьмут.
На экранах было видно, как восстанавливались боевые порядки солнечных ратников. И как гнали, уничтожали, рубили нечисть.
Лаврушин играл и играл.
Наконец обессиленно уронил голову на руки.
Музыка ушла.
Но она сделала своё дело.
Лаврушин был совершенно истощён. Музыка, уходя, звала его с собой, в неведомые дали. И трепетная послушная душа Музыканта устремилась вслед за ней. И смерть на миг показала своё лицо. Поманила. Сладкоголосо пообещала счастье и успокоение.
Сколько Лаврушин пробаллансировал на грани? По земному времени — несколько минут. По внутреннему — очень и очень долго. Настолько долго, что он устал думать и взвешивать. Он устал бороться.
Напоследок он решил попрощаться… И с трудом разлепил веки. Над ним наклонился Степан. Сам Лаврушин лежал на каменном полу.
— Я ухожу, — прошептал Лаврушин.
— Нет, рано уходишь. Не твой час. Повремени, — послышался откуда-то справа голос Большого Японца.
Он простёр руки над Лаврушиным и недвижимо застыл. И в лежащего человека начали вливаться силы. Большой Японец напаивал его своей энергией. Его ладони орошали живой водой лицо измотанного жаждой и пустынью путника. Эта вода лилась в шершавое иссохшее горло.
И вот Лаврушин приподнял голову.
— Где враг? — прошептал он.
— Ушёл из Цитадели, — сказал Большой Японец.
— Сам?
— Зачем сам? Мы сильно сильно помогли.
— А провал?
— Ушёл тоже. Не сам. Ты очень помог.
— Надолго ушёл?
— Ох, надолго. Ты очень залатал дыру. Крепко залатал. Теперь не порвётся.
Лаврушин приподнялся. Его поддерживали Степан и Большой Японец. Лаврушин рухнул на стул перед «органом».
— Нам пора, — произнёс он слабо.
— Куда собрался? — спросил Степан.
— Домой.
— А нужен он нам, этот дом? — с сомнением осведомился Степан.
— Нужен. Нам надо домой.
— Как? «Пианино»?
— Нет. Его мало, — пальцы Лаврушина снова легли на клавиши Органа.
Потребовался всего лишь один аккорд.
И открылась дико вращающаяся воронка. Она с хлюпаньем засосала друзей…
— Вы мне дом подпалите, — забеспокоился Мозг.
Он призматическими глазами смотрел, как друзья появляются из дыры в пространстве.
— Всё хорошо, — махнул рукой Лаврушин, и упал на диван без сил.
— Хорошо-то хорошо, да ничего хорошего. Шляются по ночам, — заворчал Мозг.