- В России. А вот какое время...
В сквере было безлюдно. Лишь на лавочке в глубине сидела парочка.
- Ох, как же хорошо, - томным голосом вещала девушка.
- Да, дорогая.
- Слышишь, - прошептал Степан. - Натуральная тяжелая эротика. Скорее всего, тут Москва девяностых.
Между тем женский голос продолжал ворковать:
- Как же прекрасно.
- Да дорогая.
- Какое счастье жить в стране победившего социализма!..
Скверик выходил на Волхонку.
Ни храма Христа Спасителя, ни даже бассейна Москва видно не было. На их месте возносился ввысь гигантский Дом Советов с тридцатиметровым Лениным с протянутой рукой на крыше. Здание освещалось прожекторами.
Теплый вечер. Стрелки часов на столбе показывали одиннадцать. Было довольно многолюдно. По асфальту мягко шуршали шины «Побед» и автобусов.
- Пятидесятые годы, - оценил Лаврушин.
Друзья вышли на набережную. Они присматривались к прохожим и прислушивались к их разговорам. Там людей было еще больше. По большей части парни в мешковатых костюмах и кудрявенькие девушки в ситцевых платьицах. На всех лицах была несмываемая печать воодушевления и оптимизма.
Опершись о гранитный выступ, всматривалась вдаль, где вздымались знакомые и незнакомые высотки и огромные сталинские дома, женщина. Она держала в руках ребенка-негритенка.
- Не поеду обратно в США, - на ломаном русском говорила она широкоплечему, румяному - кровь с молоком - детине.
- И правильно! - воодушевленно восклицал румяный.
- В Америке стыдно иметь черного ребенка.
- У нас это не стыдно. Для нас цвет кожи не имеет значения. У нас государство рабочих и крестьян...
- Бозоны и мю-мезоны... Уравнение Люциева-Фруктуса, - пылко балабонили два очкарика, рукава их белых рубах были закатаны...
Еще двое пареньков рабоче-крестьянского вида грустно вглядывались в маслянистые черные воды Москвы-реки, в которых кривились неспокойными зигзагами огни фонарей.
- Мы оба любим одну девушку, - долдонил один. - Ты мой друг. И я уступаю тебе ее.
- Нет. Ты мой друг, и я уступаю тебе ее, - пылко возражал другой.
- Нет, я так не могу, так не поступают комсомольцы. Женись на Наташе и живи счастливо.
Так они препирались долго, пытаясь всучить друг другу ту самую таинственную Наташу...
- Масса солнца составляет сто пятьдесят квадрильонов тонн, - нудила очкастая женщина в строгом костюме высокому статному мужчине, шедшему за ней.
За ними шествовала еще одна парочка - худой, с противным лицом парень лет двадцати и девушка с пламенным взором, в цветастом платьице и белых носочках. Похоже, оба были недовольны друг другом.
- Ты хочешь тихого счастья, - строго выговаривала девушка.
- Да, да... Я хочу. Хочу ковер с лебедями на стене. Хочу семь слоников на шифоньере. Хочу, хочу, хочу, - капризничал парень.
- А жизнь - это борьба. Я презираю твой тихий мещанский мир, - презрительно кинула девушка.
Все что-то нудили, кого-то воспитывали, что-то долдонили. Это был мир нравоучительных трепачей.
- И что дальше? - спросил Степан, присаживаясь на гранитный парапет. - Без паспортов. Без денег.
- Придется опять играть, - Лаврушин вытащил «пианино». Погладил пальцами его неровную поверхность. У красной клавиши в краску врос волосок от кисти. - Эх-хе-хе, - вздохнул он, понимая - ничего не получится. Не нашла на него та волна. Не «интуичится», хоть волком вой.
- Никак? – сочувствующе спросил Степан.
- Близко ничего.
Всю ночь они прошатались по знакомому и незнакомому городу. Это была Москва, но немножко не та, а прилизанная, стерильная, с незнакомыми циклопическими величественными зданиями. А вот памятников архитектуры поубавилось. Эту Москву взялись перестраивать куда более активно, чем ту, в которой жили Лаврушин и Степан.
Над городом заструился рассвет. Вышли поливальные машины. Потянулись первые троллейбусы. И вот веселые люди с радостью пошли на работу, как на праздник. Весело напевая, рулили шоферы. Улыбаясь, клали кирпичи каменщики. Воодушевленно торговали яблоками продавщицы.
«Куда идет не знает веселое звено», - радостно пропел промаршировавший отряд пионеров.
В этом городе у всех все было отлично. Это был мир простых и ясных чувств, простых решений. Мир надуманных проблем, где все разложено по полочкам. Все прекрасно знали цель и смысл жизни, а кто не знал, того незамедлительно учили этому. Или справедливо наказывали. У всех все было изумительно. Только Степан и Лаврушин, злые, голодные, неприкаянные, брели незнамо куда и зачем по Фрунзенской набережной.
- Поедем в Сибирь, - заорали рядом так, что Лаврушин отпрыгнул и настороженно заозирался.