Фрэдди отпрянул в сторону, и кулак сделал еще одну брешь в стене. Но Фрэдди с потрясающей скоростью переместился и схватил Степана рукой за волосы, подвел к его горлу страшные лезвия.
- Ты понял что-то, но не все, жалкая тварь! Ха-ха. Во мне - выпитые души. Во мне их сила. И я сильнее тебя и в твоем сне.
Лаврушин подобрал торшер, сорвал абажур и, используя железяку, как дубину, бросился в атаку. Но торшер вдруг превратился в веревку и обвил руки и ноги Лаврушина, тот упал на пол.
- А вы проснитесь? - хохотал Фрэдди Крюгер так, что вибрировали и лопались оставшиеся целыми после «Кольта» стекла в книжном шкафу. - Не можете?
Страшное лезвие поползло по горлу Степана.
- Папочка злой. Папочка накажет вас, - приговаривал Фрэдди.
И пламень за окном разгорался еще сильнее. Послышался треск и потянуло дымом. Мир за окном принадлежал хаосу и разрухе. Его жег адский огонь. Лопались от жара дома. Клубилась черная зола.
- Папочка возьмет ваши души.
- Не возьмешь, - вдруг с неожиданным спокойствием, снизошедшим откуда-то сверху, произнес Лаврушин.
- Почему? - Фрэдди снова забеспокоился и вперил глаза в Лаврушина.
- Потому что опоздал.
Лаврушин не мог встать, опутанный торшером. Но он мог дотянуться до «пианино».
Когда он нажал на клавишу и прозвучал первый аккорд, Фрэдди начал меняться. Лицо маньяка сморщилось, стало бугриться, как пластмасса в пламени. Со следующим аккордом лицо начало оплывать.
- Нет! - заорал Фрэдди.
Он отпрянул от Степана и хотел вжаться в стену. И стена действительно стала продавливаться под его напором.
- Нет!!!
Прозвучал второй аккорд, и лицо Фрэдди стало стекать грязной слизью. На груди взбугрилась и лопнула грязная, пропитанная кровью и гноем рубашка в красную полоску.
Кровавый Маньяк издал вопль отчаяния, ужаса и полной безысходности.
Лаврушину на миг стало жаль его. Но он подавил в себе это чувство. И нажал еще на одну клавишу.
И появился огненный вихрь. Он закружился вокруг Фрэдди. Смел его полосатую рубашку. Пораженные друзья увидели, что тело Фредди бугрится вовсе не язвами - на самом деле это крошечные лица, пытающиеся вырваться наружу.
И они стали вырываться, рвя на клочки тело маньяка.
Он визжал, катался по полу. Вихрь терзал его. Погубленные души вырывались на волю.
Фрэдди, а точнее, то, что от него осталось, приподнялся на руках, и увидел перед собой сорванное со стены зеркало.
- Не-ет!
Зеркало было изо льда. И оно притягивало Фрэдди. Вот его руки коснулись стеклянной поверхности и будто покрылись инеем.
- Не-ет!
Но его уже засасывало туда.
Последней исчезла рука с ножами. И зеркало пошло узором трещин.
- Подействовало, музыкант ты наш, - воскликнул Степан, сидевший на полу и дрожащий, как на трескучем морозе. И голос его тоже дрожал.
- Все хорошо.
- Теперь когда эта сволочь вернется?
- Никогда, - уверенно сказал Лаврушин. - С этим врагом мы разделались.
- А с остальными?
- Остальные придут вслед за ним. Недолго ждать.
- Надо и отсюда бежать.
- Надо.
- Но как?
- Я знаю. Главное проснуться.
- Попытаемся.
Друзья одновременно вынырнули из сна. Комната была целая. Ссадины и царапины на коже - настоящие.
Они оделись. Собрались. Лаврушин встал в центре комнаты. Зажмурился. И его пальцы побежали по клавишам.
Вихрь захватил друзей...
Часть четвертая
Темные миры
- Догоните! Посадите ее на иглу! - послышался истошный крик.
По улице пробежала визжащая девица. За ней неслось пятеро бандитов, весь вид которых говорил о том, что они не просто бандиты, а бандиты распоясавшиеся, злобные, отпетые и ничего не боящиеся. Кто из них был с пистолетом, кто с кастетом, кто с ножом. Приказывал им по пояс высунувшийся из окна «Вольво» хорошо одетый мерзавец.
- «Сельва», Гарлем? - прошептал Лаврушин, прислоняясь спиной к стене дома.
- Черта с два, - покачал головой Степан. - Россия. Действительно, напротив был магазин с вывеской «Булочная».
Бандиты все-таки нагнали девицу, визжащую громко и отчаянно, затолкали ее в «Жигули», и те вместе с «Вольво» резво набрали скорость, завернули в переулок и скрылись из вида.
Друзья быстро сориентировались. Оказалось, что они действительно в России. В Москве. В переулке недалеко от Пушкинской площади.
На столицу опускались голубые стеклянные сумерки - время, когда очертания предметов проступают особенно четко, когда становится немного грустно и загадочно. Но только не здесь. Здесь было не до легкой грусти!
Пушкинская площадь и Тверская улица были забиты народом, как метро в час пик. И каким народом!