«Добрый старый Брей!» Это был заголовок к следующим двум страницам. Мод всегда так называла этот приморский курорт, от души считая его своей собственностью. Добрый старый Брей! На снимке, сделанном местным фотографом, Этель Карпентер в шляпке тридцать восьмого года и шелковом платье идет по пляжу, держа за руку десятилетнюю Веру. А на следующем снимке — Мод в очках от солнца и Джордж с завязанным узлами носовым платком на лысеющей голове, чтобы не напекло солнце.
Еще и еще снимки Брея… 1946-й, война кончилась, Вера выросла, хорошенькая восемнадцатилетняя девушка с длинными локонами, ярко-красными губами, которые на фотографии получились черными и блестящими. Через два года после появления «нового облика»[11]. Короткий льняной жакетик с широкой баской, длинная юбка-клеш. Неужели она и вправду носила туфли на ремешках с каблуками в четыре дюйма? Джеймс Хортон держит ее за руку и что-то шепчет солнечным днем на фоне яркого моря. Джеймс Хортон. А если представить, что это он внизу, ее муж, Джеймс, который слегка приболел, а она за ним ухаживает — улыбнулся бы ей он, поблагодарил бы, подставил лицо для поцелуя?
Фотографии Стэнли в альбоме не было, даже свадебной. Совсем стемнело, и Вера закрыла альбом. Она склонила голову и тихо заплакала, ее слезы капали на старый переплет из красной кожи.
— Что ты здесь делаешь в темноте?
Вера повернулась к Стэнли, который вошел в комнату, и, думая, что услышала в голосе мужа крошечный намек на нежность или заботу, она притянула к себе его руку и прижалась к ней щекой.
10
Стоя со склоненной головой между братом Джорджа Кинауэя, Уолтером, и сестрой Мод, Луизой, Стэнли смотрел, как гроб медленно движется от позолоченного экрана к ожидавшему его огню. Викарий призвал всех помолиться в последний раз, и, пока Вера тихо плакала, Стэнли наклонил голову еще ниже, изучая собственные ботинки.
— От Этель Карпентер, как я вижу, ничего, — сказала тетя Луиза, когда они на мощеном дворике рассматривали цветы. — Должна сказать, я ожидала встретить ее здесь. Вот это — от меня и дяди Тома, Стэнли. Венки нынче так дороги, а все равно пропадут зря, не так ли? Вот мы и подумали, что букет будет мило смотреться.
— Букетик, — уточнил Стэнли.
Макдональды были в своем репертуаре: прислали огромный крест из лилий. Стэнли не сомневался, что сделано это специально, рядом с их подношением цветы от родственников померкли.
Все расселись по такси и вернулись на Ланчестер-роуд. Стэнли еле сдержался при виде того, как миссис Блэкмор набросилась на херес и сэндвичи с ветчиной. У них даже не хватило приличия прислать цветы. С благочестиво постным лицом он отмел все попытки миссис Блэкмор узнать, сколько оставила Мод, но, как только гости разошлись, позвонил в контору «Финбоу и Крейг».
— Не слишком ли поспешно? — засомневалась Вера, когда узнала, что встреча назначена на следующий день.
— Завтра или на будущей неделе, какая разница?
— Хорошо бы покончить с делами. Это были хорошие похороны.
— Прекрасные, — искренне сказал Стэнли. Он даже не мог припомнить случая, чтобы съезд всех родственничков доставил ему такое удовольствие, если бы ему не нужно было решать задачу, как забрать сундук…
— Знаешь, любимый, — сказала Вера, — а мы ведь много лет не отдыхали. Когда все уладится, почему бы нам не съездить на недельку в добрый старый Брей?
— Поезжай сама, — сказал Стэнли. — Мне предстоит заняться кое-каким делом.
— Ты хочешь сказать, что получил работу?
— Кое-что наклевывается.
Стэнли холодно отвернулся. Ему наплевать на мечтательно-ободряющий взгляд Веры. Только и думает, что о работе. Совсем не умеет мыслить масштабно, вот в чем ее беда. Стэнли налил себе остатки хереса и начал размышлять о Пилбиме.
Сказав жене, что наклевывается работа Стэнли явно погрешил против истины. Работа не наклевывалась, она давным-давно проклюнулась, хотя особенно гордиться нечем. Он взялся за нее потому, что получил возможность более или менее свободно пользоваться фургончиком. Владельцу цветочного магазина из Старой Деревни понадобился водитель и разносчик. За день до похорон Стэнли прошелся до Старой Деревни, последних остатков селения, существовавшего на этом месте до того, как Лондон выполз на зеленые поля, и нанялся на работу, получив разрешение начать со следующего понедельника
В восторге от того, что все так складывается, он прогулялся по зеленой деревушке и, присев на ступени военного мемориала (Dulce et decorum est pro patria mori) [12], закурил сигарету.
Для человека, чьи надежды почти осуществились, нет более приятного занятия, чем помечтать о том, что он сделает с деньгами, когда их получит. Одно счастливое видение сменяло другое: машина, одежда, роскошная выпивка и прочее, но в то же время Стэнли не питал иллюзий, что сможет прожить остаток жизни на двадцать тысяч фунтов. Теперь он слишком большой человек, чтобы работать на других, разве что возьмется за составление кроссвордов. Но это позже, это, возможно, станет его побочным занятием. А для начала, думал Стэнли, предпочтительно заняться бизнесом, и то, что он увидел перед собой, перейдя дорогу и ступив на мостовую, натолкнуло его на мысль, чем именно заняться, что было бы выгодно и соответствовало его новому положению человека со средствами — завести лавку. В конце концов, старый меланхолик Кинауэй неплохо преуспел в этой области, совсем неплохо, а то, что мог Джордж Кинауэй, для Стэнли — плевое дело.
Он увидел сквозь ряд старых деревьев несколько магазинчиков со смешными покосившимися фронтонами эпохи Тюдоров. Там был художественный салон с выставленными абстрактными картинами, кукольный магазинчик, индийская лавка с национальными украшениями, за ней — перед букинистическим магазином — свободная лавчонка с заколоченной досками дверью и надписью в окне: «Сдается внаем».
Возле магазина, прижав нос к грязному, захватанному пальцами стеклу, стоял толстый человечек. Не переставая насвистывать, Стэнли тоже остановился и уставился внутрь темной пыльной комнаты, заваленной картонными ящиками. Незнакомец тяжело вздохнул.
— Чудесный день, — весело сказал Стэнли.
— В самом деле? — Собеседник повернулся к нему, и Стэнли увидел курносое детское лицо под редкими бесцветными волосами. Незнакомец курил сигарету, которую явно скрутил сам, и, когда он поднес руку ко рту, Стэнли заметил, что у него не хватает фаланги указательного пальца, заканчивавшегося мозолистым наростом вместо ногтя. Палец напомнил ему итальянскую сосиску. — Наверное, для кого-то неплох.
Стэнли ухмыльнулся.
— Что с тобой, дружище? Выиграл в пульку?
— Почти, — скромно ответил Стэнли. Незнакомец с минуту помолчал, затем произнес несколько мрачно:
— Я столяр по профессии, столяр и краснодеревщик. Тридцать лет отработал, а фирма возьми да и прогори.
— Не повезло.
— Это место… — он постучал по стеклу, — могло бы стать золотым дном в умелых руках.
— Каким именно золотым дном? — осторожно поинтересовался Стэнли.
— Антиквариат, — выпалил незнакомец, брызнув слюной на Стэнли. — То, чего я не знаю об антиквариате… — плевок, лопотание, фырканье… — уместится на почтовой марке. — Он слегка отпрянул от Стэнли и стал в позу оратора — Схема такая, — продолжал он, — покупаешь пару кресел, скажем, подлинный хепплуайт [13], и делаешь — или я делаю — еще дюжину, вставляя в них кусочки двух подлинных. Ясна картина? Потом продаешь все скопом как хепплуайт. Кто узнает? Понадобился бы лучший эксперт, уверяю тебя. Или стол. Инкрустированная столешница, года примерно тысяча восемьсот десятого, — приделай к ней ножки, и дело в шляпе.