— Большие деньги, — тихо произнесла Вера.
— Только ничего не говори ему. Если он узнает, сколько я стою, то сразу начнет раздумывать, как бы от меня избавиться.
— Прошу тебя, мама, не начинай сначала. Если кто услышит твои слова, то решит, что ты впадаешь в детство. Наверняка.
— Ну, здесь меня никто не слышит. А пока спокойной ночи, дорогая. Завтра опять поговорим.
— Спокойной ночи, мама, — сказала Вера Она не обратила внимания на уговоры матери бросить Стэнли. Все это она слышала и раньше. Веру также не очень волновало и то, что Мод подозревает Стэнли в намерении убить ее. Матери уже много лет, а старикам часто приходят в голову странные мысли. Глупые бредни, не стоит и беспокоиться.
Но Вере всерьез стало любопытно, что скажет Стэнли, когда услышит — а она расскажет, когда немного отдохнет — сколько у Мод денег в банке. Двадцать тысяч! Целое состояние. Не переставая думать об этом, а также о том, как помогла бы преобразить дом и облегчить ей жизнь хотя бы двадцатая часть этих денег, Вера скинула одежду и без сил упала на кровать.
2
Мод, старая женщина, страдавшая высоким давлением, уже получила один инсульт, но ум у нее оставался ясный. Мысль о том, что зять при удобном случае способен ее убить, возникла не просто от вредности, а благодаря знакомству с человеческой природой в юные годы.
Она поступила в услужение в возрасте четырнадцати лет, и почти все разговоры на кухне и в комнатах для прислуги крутились вокруг разных бессовестных личностей, которых ее собратья по ремеслу подозревали в совершенных или затеваемых убийствах из корысти. Повар частенько со знанием дела заявлял, что лакей из большого особняка по ту сторону площади, как только улучит момент, отравит своего хозяина ради каких-то ста фунтов, завещанных ему стариком; дворецкий, в свою очередь, рассказывал жуткие истории об алчных наследниках известных семей, где ему доводилось служить. Мод выслушивала все это с тем же вниманием и доверчивостью, что и воскресные проповеди викария.
Казалось, у каждого из слуг, начиная с дворецкого и кончая младшей горничной, отыскивался родственник, который в то или иное время задумывался о том, как бы подсыпать мышьяку в чай богатой тетке. Любимым выражением в комнате для прислуги было высказывание Элизы Дулитл: «А я так думаю, просто укокошили старуху». И Мод поэтому искренне верила, что Стэнли Мэннинг укокошит ее, как только ему представится возможность. Мод не смогла побороть соблазн и доверила Вере секрет своего благосостояния, но, проснувшись на следующее утро, она засомневалась в том, что поступила правильно. Вера, скорее всего, расскажет Стэнли, и тут она, Мод, уже не в силах что-либо сделать.
То есть не в силах заставить Веру молчать. Зато многое можно сделать, чтобы Стэнли понял — убить-то он может, но ничего не выгадает от такого беззакония. Занятая своими мыслями, Мод съела завтрак, поданный Верой в постель, а когда дочь и зять ушли на работу, встала, оделась и вышла из дома. Опираясь на палку, она прошла с полмили до автобусной остановки и отправилась в город посоветоваться с адвокатом, чье имя нашла в справочнике у Стэнли. Мод могла бы купить заодно себе шерсти, а также найти мастерскую, где чинят электрические одеяла, и поберечь тем самым Верины ноги, но она не считала нужным надрываться ради дочери, раз глупая девчонка так упряма.
Вернувшись домой в двенадцать, Мод с аппетитом съела холодную ветчину, салат, хлеб с маслом и яблочный пирог, который Вера оставила ей на второй завтрак, а потом засела за очередное еженедельное послание к своей лучшей подруге, Этель Карпентер. Как и во всех письмах, отправленных Этель с тех пор, как Мод поселилась на Ланчестер-роуд, речь шла главным образом о праздности, дурных манерах, отвратительном характере и абсолютной бесполезности Стэнли Мэннинга
Ни одной душе, подумала Мод, она не могла бы довериться больше, чем Этель. Даже на Веру, слепо преданную этому проходимцу, нельзя положиться так, как на Этель, не имевшую ни мужа, ни детей, ни корыстных умыслов. У бедняжки Этель есть только ее хозяйка дома в Брикстоне, где она снимает отдельную комнату, да сама Мод.
Да, тот друг ценится, с кем многое пережито, а им с Этель выпало пережить немало, подумала Мод, откладывая перо. Сколько лет назад они познакомились? Пятьдесят четыре? Пятьдесят пять? Нет, всего пятьдесят четыре. Тогда Мод исполнилось двадцать, и служила она в помощницах горничной, а Этель, маленькая, неопытная, семнадцатилетняя Этель, была на побегушках у острого на язык повара.
Мод гуляла с шофером, которого звали Джордж Кинауэй, и они собирались пожениться, как только удача им улыбнется. Мод копила деньги всю жизнь, такая уж она была, и, независимо от того, улыбнулась бы им удача или нет, к тридцати годам ее сбережений хватило бы, чтобы начать совместную жизнь. А пока ей хватало восхитительнейших воскресных прогулок с Джорджем до Клапамского железнодорожного переезда и скромного обручального колечка с гранатом, которое она носила на ленточке на шее, потому как нельзя же было носить его на пальце, раз она чистила камины.
У нее был Джордж, какие-то надежды на будущее, а у Этель не было ничего. Никто даже не подозревал, что у Этель завелся поклонник, пока с ней не приключилось несчастье и хозяйка с позором не выгнала ее из дома, ведь она никогда не заговаривала ни с одним мужчиной, не считая Джорджа или дворецкого. Этель ушла к тете, согласившейся принять родственницу, но все обращались с ней по-свински, кроме Мод и Джорджа. Они не задирали нос, заходили по выходным проведать Этель, а когда родился ребенок, кто как не Джордж уговорил тетку взять малыша на воспитание и кто, как не Джордж, отдавал по несколько шиллингов каждую неделю на его содержание?
— Хотя мы с трудом можем позволить себе такой расход, — заявила Мод. — Если бы она только перестала валять дурака и рассказала мне, кто отец…
— Она никогда не скажет, — решил Джордж. — Она слишком горда. — Ну что ж, не зря говорят, гордыня идет и беду ведет, а Этель перенесла свою беду стойко. Наш долг — не отвернуться от бедняжки. Нам никогда не следует терять Этель из виду, дорогой!
— Как скажешь, дорогая, — согласился Джордж и уговорил хозяйку взять обратно Этель, будто бы та так и осталась хорошей девушкой, без единого пятнышка на своей репутации.
То были трудные дни, вспоминала Мод, откинув назад голову и закрыв глаза. Она получала двенадцать фунтов, а потом началась война и заставила людей пересмотреть свои планы. Даже когда хозяин прибавил ей жалованье, им было непросто обзавестись собственным домом, и в конце концов только благодаря привлекательной внешности Джорджа и его хорошим манерам им удалось начать семейную жизнь. Не то чтобы между ним и хозяйкой было что дурное — Боже, упаси! — но, когда хозяйка умерла, в ее завещании упоминалось имя Джорджа, и, добавив к полученным им в наследство двумстам пятидесяти фунтам сбережения Мод, они открыли славную небольшую лавчонку неподалеку от «Овала» [2].
Этель проводила у них каждый свой отпуск. Когда родилась Вера, Этель стала ее крестной матерью. В порыве откровения Мод поведала Джорджу, что это самое малое, что она могла сделать для бедняжки, которая лишилась собственной дочери и вряд ли когда сумеет выйти замуж, ведь использованный товар спроса не имеет.
Обаяние Джорджа и трудолюбие Мод сделали свое дело: торговля процветала, и вскоре они уже называли себя прилично обеспеченными людьми. Веру послали в частную школу для самых избранных, и, когда она завершила учебу в шестнадцать лет (надо же, доучили-таки до такого возраста!), Мод не разрешила ей ни помогать в лавке, ни подыскать работу. Ее дочери предстояло стать настоящей леди и в свое время выйти замуж за достойного джентльмена, банковского клерка или какого-нибудь представителя деловых кругов — Мод никогда не упоминала прилюдно, что ее муж содержит лавку, она всегда говорила: «Он из деловых кругов» — и заиметь собственный дом. А до той поры она в разумных пределах снабжала Веру деньгами на платья и раз в год они все вместе отправлялись в Брейминстерон-Си — милый, старый Брей, как они называли этот городок — где останавливались в очень респектабельном пансионе с видом на море. Иногда вместе с ними ездила и Этель, и она, так же, как они, была довольна, что ее крестная дочь снискала расположение племянника владелицы пансиона, Джеймса Хортона.