Мои кулаки начинают сжиматься, но я останавливаю это желание. Я контролирую себя.
Я всегда, блять, контролирую.
Мои пальцы обхватывают еще одну горсть попкорна, и я запихиваю его в рот.
Я знаю, что мой гнев неуместен. Я сказал ей расслабиться. Сказал ей, что не причиню ей вреда. Она не сделала ничего плохого. Кроме того, что доверилась мне.
Она не должна мне доверять.
Ее тело, наконец, сдается, и ее голова откидывается в сторону. Ее губы почти касаются тыльной стороны моих пальцев. Ее дыхание тепло ласкает мою кожу.
Слишком долго я наблюдаю за ней.
Смотрю на нее. Наблюдаю за ней.
Ее ресницы трепещут во сне, хотя ее тело остается неподвижным.
Она — искушение, даже когда ее тело скрыто под одеялом, я могу сказать, что она мне понравится. Мягкость ее щек, несомненно, распространяется и на ее тело.
Женщины, с которыми меня часто видят, с которыми меня ждут, не похожи на нее. Не выглядят невинными. Или милыми. Или упитанными. Обычно они выглядят именно такими гадюками, какими и являются. Какими им и нужно быть. Потому что мой мир — не место для милой невинности. Мой мир — это темная яма, которая высасывает свет и доброту из всего, к чему прикасается.
Из ее губ доносится тоненький звук. Тот, который слишком близок к беде. Прежде чем я успеваю остановить себя, я протягиваю руку.
Подушечкой большого пальца я провожу по ее нижней губе. Плоть на ощупь такая же нежная, как и на вид.
Держи себя в руках.
Отдернув руку, я встаю. Мои движения беззвучны.
Мне нужно уйти.
Я должен был уйти, как только мимо проехали полицейские машины. С миской попкорна в руках я иду на маленькую кухню.
На столе чисто. Все на своих местах, как и в гостиной.
Поставив миску, я выключаю ее телефон из розетки и беру его в руки. Постучав по экрану, он сканирует мое лицо, а затем выводит на экран цифровую панель.
Похоже, она держит его под замком.
— Кто ты, милая девочка?
Я провожу пальцами свободной руки по поверхности ее шкафов. Я знаю, что лучше не оставлять отпечатков пальцев, но не могу побороть желание оставить след. Оставить какой-то след. Даже если она не сможет его увидеть.
Затем мой взгляд останавливается на небольшой стопке писем, засунутой между выключенным из розетки тостером и стеной.
— Попалась.
Я беру конверты, читаю имя и адрес на еще невскрытых.
Привет, Пейтон Воудри.
Красивое имя, для красивой девушки.
Продолжая осмотр, я подхожу к крошечному столику, на котором стоит древний ноутбук, и… протягиваю руку и касаюсь листьев искусственного растения.
Я скриплю зубами.
Почему ее искусственное растение так чертовски злит меня?
Потому что я сошел с ума. Пора уходить.
Я отворачиваюсь от стола и иду вглубь квартиры.
Темный коридор, едва ли его можно назвать таковым, достаточно длинный, чтобы иметь по одному дверному проему с каждой стороны.
Зайдя в ванную, я включаю свет.
Она маленькая и чистая, как и ожидалось, видимая убогость присуща возрасту здания, а не ее навыкам уборки.
Комната наполнена тем же приторным запахом, который, как мне показалось, я чувствовал ранее.
Что это? Цветы?
Я открываю шкафчик с лекарствами и нахожу несколько предметов. В основном это косметика и некоторые безрецептурные лекарства, но никаких духов. Не с чем связать запах.
Занавеска в душе закрыта. Она яркого желтого цвета, в тон коврику на полу перед раковиной. Попытка поднять настроение в комнате без окон.
Я отодвигаю занавеску, открывая взору множество бутылочек, расставленных по краю ванны. Мой взгляд останавливается на прозрачной бутылке с черной крышкой, наполовину наполненной темно-розовой жидкостью.
Я нажимаю на крышку, открываю ее и вдыхаю насыщенный аромат роз.
Это он.
Выйдя из ванной, я прохожу в единственную и неповторимую спальню.
Больше желтизны. Еще больше чистоты.
Меня не удивляет тот факт, что ее кровать заправлена. В этой женщине есть что-то, что заставляет ее держать все на своих местах. Что-то, что я уважаю.
Закрытая дверь шкафа манит меня. А я не из тех, кто отказывает себе, поэтому я открываю ее.
Это не похоже на те шкафы, которые я привык видеть. Я привык к гардеробным, к одежде, которую надевали один раз, а некоторые никогда не носили. Изобилие.
Это не изобилие.
То давным-давно умершее чувство внутри меня начинает биться.
Я не забыл, каково это — жить не в изобилии.