Я отправился на Эсквилин, на виллу, где она жила со своим сыном Луцием Домицием.
Мальчик прохаживался по атриуму в сопровождении кормилиц Эглогии и Александры и громко декламировал стихи на латыни. Учителя Берилл и Аникет слушали и исправляли ошибки. У колонны стоял его опекун Асконий Лабея. Рядом присел на край бассейна египетский жрец Херемон. Имена этих людей я узнал позже от Агриппины.
— Ты в Риме, Серений, и до сих пор не навестил меня? — Эти первые слова она произнесла сухим, не предвещающим ничего хорошего тоном.
Ее худое тело было задрапировано длинной белой туникой, волосы завиты, вокруг глаз, подведенных синим, залегли черные тени.
— Послушай моего сына, — сказала она, прерывая мои объяснения.
Жестикулируя и улыбаясь, Луций Домиций читал стихи — он явно ждал комплиментов и восхищения.
— Это учителя греческого, а это египетский жрец, — объясняла она. — Луций должен всему научиться у своих наставников. Я хочу, чтобы он был достоин Августа и Цезаря. Если однажды…
Она закрыла глаза, и ее лицо стало похоже на маску с черными глазницами.
— Когда Сенека возвратится с Корсики, — снова заговорила она, — а он возвратится, потому что я этого хочу, а боги требуют, он обучит моего сына всему, что знает сам. Луций Домиций должен стать лучшим оратором в Риме. И потому Сенека обязан быть рядом с ним. И ты, Серений.
Перестав декламировать, Луций подошел к нам и стал следить за разговором. Поймав его взгляд, я был поражен острым и напряженным выражением его глаз. Учитель Аникет похвалил мальчика. Лицо ребенка расплылось в самодовольной улыбке, которую сменила деланная робость скромного и старательного ученика.
— Ты должен стараться изо всех сил, Луций, будь требователен к себе, — обратилась к нему мать. — А вы, — она повернулась к Аникету и Бериллу, — будьте с ним строги. Отвечать за его ошибки и невежество придется вам. Луций — сын Аполлона, в его жилах течет кровь Цезаря и Августа. Не давайте ему поблажек!
Луций втянул голову в плечи, как бы опасаясь удара, и учителя увлекли его в противоположный угол атриума. Неожиданно он выпрямился и подпрыгнул, но тут же снова согнулся, как будто пожалев, что так легкомысленно выдал себя. Было видно, что он уже научился скрывать свои чувства и остерегаться окружающих. Он обернулся и посмотрел на меня. В его глазах были тоска, гордость и необузданность. Взрослый человек, который проклевывался в этом ребенке, показался мне страшен.
— Я хочу, чтобы он стал мечом в руках Рима, — прошептала мне Агриппина. — Моим мечом! Серений, если ты не со мной…
Она пристально взглянула на меня и улыбнулась, чтобы смягчить прозвучавшую в ее словах угрозу.
— Ты не можешь быть заодно с Мессалиной. По-настоящему Римом правит она, но эта женщина — шлюха. Мне стыдно за Клавдия, за кровь Цезаря и Августа. Знаешь, чего она хочет?
То, что Агриппина рассказала тогда о намерениях Мессалины, я увидел позже своими глазами. Супруга императора, словно устав от нескончаемого адюльтера, решила подвергнуть Клавдия последнему унижению — заставить его отказаться от брака с ней, чтобы она могла официально выйти замуж за консула Силия, об амбициях которого было известно всем и каждому: он хотел стать властителем Рима, а союз с Мессалиной приближал его к заветной цели.
Когда Агриппина изложила мне этот кощунственный план, я не поверил в его реальность. Неужели Мессалина и Силий надеялись, что окружение Клавдия, его доверенные Нарцисс и Паллас, все те, кто обладал своей частицей власти и богател рядом с императором, согласятся с участью обобранных изгнанников, а то и жертв?
— Мессалина и Силий поженятся, — уверяла Агриппина. — Боги ослепили ее, она не видит ловушки, которую ей приготовили.
Тон Агриппины, ее взгляд, весь ее облик — она подалась вперед, скрестив руки на груди, — обдали меня холодом. Это была хищница, затаившаяся, но готовая действовать, как только намеченная жертва — Мессалина — расслабится.
Рим затаился. Город ждал, стараясь понять причины грядущего безумия. Было ясно, что на стороне Силия — лишь несколько десятков сообщников и ни одна военная когорта его не поддержит, он мог рассчитывать только на полное замешательство Клавдия, на его бегство или самоубийство. Других шансов узурпатору не представилось бы.
Это была настолько рискованная партия, что до самого дня бракосочетания мой разум отказывался верить происходящему. Однако Мессалина до такой степени пресытилась развратом, что скандальность и риск задуманного ею предприятия стали для нее высшим наслаждением.