Клавдий проявлял большую жадность в отношении еды и от запаха готовки всегда начинал возбужденно тянуть носом воздух. Как-то, занимаясь разбирательством дела в суде, он уловил приятный запах съестного, доносившийся из храма на другой стороне дороги. Охваченный восторженным возбуждением, Клавдий вскочил со своего судейского места и поспешил туда, чтобы потребовать свою долю, чем привел в смятение обе стороны. Каждый вечер он напивался и часто засыпал на своем обеденном ложе с открытым ртом, чем пользовались его врачи, чтобы перышком пощекотать ему глотку и, таким образом, позволить его переполненному желудку безболезненно облегчиться, пока император дремлет. Иногда он засыпал, занимаясь делами, и его «министрам» приходилось повышать голос или двигать мебель, чтобы его разбудить.
Ни годы, ни болезни не изменили неумеренного интереса Клавдия к противоположному полу. Лучшее, что можно сказать о нем в этом отношении, – это то, что он не проявлял склонности к извращенным порокам своего времени и гомосексуальные влечения Юлия Цезаря, Тиберия и Калигулы были ему абсолютно чужды. Клавдий был типичный ловелас, заглядывавшийся на каждую хорошенькую женщину, но при этом сентиментальный в своей любви к Мессалине и приходивший в восторг каждый раз, когда она снисходила до того, чтобы обратить на него внимание. Он обожал своих детей: Октавию, Британника и дочь от предыдущего брака Антонию. Все трое жили во дворце и часто делили с ним трапезу. Еще император любил животных, и белый пудель, который так никогда и не узнал, что он Император, оставался его другом до самого конца по причине чистой привязанности.
Недостаточное уважение к нему два или три раза приводило к восстаниям, и он так боялся, что его убьют, что каждого, кто к нему приходил, непременно обыскивали на предмет спрятанного оружия. Однако в целом римское общество относилось к нему достаточно терпимо, считая его благонамеренным, простодушным, заурядным человеком, хотя тот факт, что он так часто говорил неправильные вещи и вел себя без должного достоинства, заставлял старомодную знать укоризненно качать головой. Кроме того, он слишком любил греческий язык и греческую культуру, чтобы нравиться узколобым патриотам, для которых все неримское не могло вызывать восхищение, а его огромное уважение к памяти своего деда Антония рассматривалось как недостаточное уважение к Августу.
Если не считать, что он был готов бежать по первому зову Мессалины, Клавдий целиком и полностью зависел от трех своих вольноотпущенников, которые получили свободу и заняли высокие посты. Это Нарцисс, Паллас и Полибий, первого из которых можно было бы назвать реальным правителем Римской империи. Нарцисс обладал тем достоинством, что любил своего хозяина, однако двое других, видимо, издевались над слабеющим императором, докучали ему своими требованиями и смеялись над ним у него за спиной, в чем были не одиноки, поскольку о Клавдии ходили тысячи шуток и на публике к нему часто относились с презрением. Например, однажды, когда он разбирал дело в суде, обозленный истец назвал его в лицо «старым дураком». В другом случае отчаявшийся проситель бросил в него свои бумаги.
Агриппина следила за развитием событий с пристальной бессильной тревогой. Если Клавдий скоро умрет, шансов у ее сына Нерона стать императором будет крайне мало. Ни он, ни Британник еще не достаточно взрослые, чтобы им доверили трон, и вполне возможно, сам пост будет отменен и республика будет восстановлена во всей ее полноте. Ей оставалось только надеяться, что Клавдий доживет до того времени, когда Нерон станет мужчиной или приблизится к этому, и что до той поры император не успеет слишком сильно уронить престиж своего титула.
Здоровье Клавдия становилось все более ненадежным, но при наличии внимания и заботы его физический – если не умственный – конец можно было отсрочить еще на несколько лет. Но кто во дворце позаботится о нем? Только не Мессалина, она уже не могла выносить его вида. И не те трое вольноотпущенников, которые всегда крутились возле него. Они уже нажили себе состояния и приготовились удалиться на покой.
Если бы только ей самой удалось перебраться во дворец, взять на себя заботу об императоре, следить за его здоровьем, не позволять ему выставлять себя дураком, все было бы хорошо. В конце концов, она его племянница, и что могло быть более естественным, чем ухаживание племянницы за своим дядей? Однако сначала ей пришлось бы избавиться от своего врага – Мессалины. Во дворце не было места для них двоих. Агриппина прекрасно понимала, что любая ее попытка вмешаться в дворцовые дела будет означать, что Мессалина использует всю свою власть, чтобы уничтожить непрошеную гостью.