Он хотел читать дальше, но секретарь схватил его за руку.
— Не сейчас.
— Почему?
— Поздно, — удрученно сказал он. — Война рядом. У самого дворца. Люди убивают друг друга.
— Не может быть, — возразил Нерон, которого близость опасности поразила в самое сердце.
— Да. О Гальбе поговаривают как о будущем императоре.
— А народ?
— Он всегда соблюдает свою выгоду.
Схватив вощеную дощечку, Нерон сунул ее в руку Эпафродита:
— Отдай приказ. Казнить весь сенат, весь народ, — всех.
— Кто исполнит его? — грустно спросил секретарь.
— Солдаты.
— Нет солдат.
— Поставить солдат на берегу, у городских стен, всюду солдат! — затопав ногами, завопил император.
— Тише, — пытался образумить его секретарь, — я и так слышу. Мы беззащитны.
Прошло немало времени, пока Нерон собрался с мыслями.
— Тогда я покончу с жизнью, — сказал он. — Утоплюсь в Тибре. Где кинжал? Гладиатора! Пусть он пронзит кинжалом мне сердце. — И, разорвав на себе тунику, он обнажил грудь.
Трескучие слова разнеслись в сонной ночной тишине, но и сам Нерон не принял их всерьез. Потом он стал доставать коробочки, банки, ронял, разбивая их. Наконец нашел то, что искал.
— Яд, — прошептал он.
Теперь император настолько отчетливо представлял себе смерть, что его покрытое потом лицо исказилось. Руки и ноги похолодели, дыхание пресеклось; он проглотил слюну, словно яд уже попал ему в рот. Потом рухнул на стул. Но тьму озарила внезапно промелькнувшая мысль: «Жить, во что бы то ни стало жить, как-нибудь выжить».
Нерон уже не сожалел об утерянной власти, — он может стать артистом, целиком посвятить жизнь искусству. Поехать в Александрию, большой просвещенный восточный город, и там зарабатывать на жизнь пением.
— Искусство тоже прокормит, — сказал он.
— Тебе не кажется, что в этом есть что-то прекрасное и даже величественное? — горячо разглагольствовал он. — Оказавшись в полном одиночестве, видеть, что теряешь все, и, не ощущая никакого сожаления, наслаждаться мраком. Как в эпилоге трагедии.
— Да, — согласился Эпафродит, — но надо спешить, времени нет.
— Что делать?
— Спастись бегством: Ты должен переодеться. В таком виде нельзя выйти на улицу. Тебя узнают.
Нерон, пошатываясь, пошел в гардеробную. Там висели греческие хламиды, пурпурные мантии, яркие туники, в которые он облачался для разных ролей; и теперь одеревенелыми пальцами перебирал он их. Кидал на пол, топтал ногами. Ему попался костюм возницы, который он надевал на первые состязания, грязная, пропитанная потом шляпа и меч, подарок Париса. Император поспешно переоделся, пристегнув к поясу меч, посмотрел на себя в зеркало и грубо выругался, подражая возницам. Потом взял несколько масок и кифару Британика, которая перешла к нему вместе с вещами Сенеки.
Нежный инструмент, напоминавший по форме сердце, он долго держал в руках робко, почтительно; наконец спрятал под плащ. На этой кифаре собирался играть он в Египте.
Нерон и Эпафродит уже приготовились к бегству, когда из дальних покоев донесся шум, шум приближающихся неверных шагов.
Это шел Спор в помятом ночном одеянии. Проснувшись от криков бунтовщиков, он хотел уйти из дворца. Но парадную лестницу уже запрудили солдаты, он не смог выбраться. И умолял, чтобы император взял его с собой.
В полной тьме спустились они по узкой винтовой лестнице, ведшей в каморки рабов. Обнаружив там нескольких спящих наемников, разбудили их, а так как все выходы были отрезаны, приказали пробить ход в стене. Через него все трое ползком выбрались в сад. Сонный Спор брел хныча; поломавшись, он натянул на себя тогу; за ним шёл Нерон; Эпафродит показывал дорогу.
Когда они добрались до Палатинского холма, перед ними открылся весь Рим, но казалось, там не происходит ничего особенного, тревожного. Лишь больше обычного, пожалуй, суетились люди. Разговаривали.
— Возница?! — воскликнул кто-то, когда они проходили мимо. — Мне он нравился.
— Да он был просто-напросто сумасшедший, — сказал другой. — Играл, пел. Этого у него не отнимешь.
— Слышишь? — подтолкнул Нерон Эпафродита.
Случайно услышанный разговор настолько успокоил императора, что он уже решил вернуться во дворец, но секретарь, лучше разбиравшийся в обстановке, схватив за руку, повел его дальше.
Всюду в ночной тьме, словно в преддверии больших событий, не прекращалось движение. Переговаривались какие-то подозрительные личности, слонявшиеся по Риму солдаты. На Пинцианском и Ватиканском холмах загорелись огни. Позже, выйдя на берег Тибра, император и его спутники наткнулись на несколько трупов, услышали издали тихое ржание лошадей, цоканье копыт и таинственный гул невидимой на расстоянии толпы. Теперь Нерон не говорил ни слова. Молча шел, ускоряя шаг. Его объял такой страх, что он вынужден был опираться на руку секретаря. В безлунной ночи их никто не заметил. Беспрепятственно выбрались они из города и зашагали по обсаженной оливами дороге, вдыхая сладкий сильный аромат. Там уже не было ни души. До зари не встретили они никого.
Недалеко от Рима, на Виа Салариа, где тянулись красивые дачи и виллы, жил вольноотпущенник Фаон.
Прежде он служил в императорской казне и за несколько лет нажил значительное состояние — полтора миллиона сестерциев. Он мог бы еще больше разбогатеть, но удовольствовался тем, что имел, распрощался с городской жизнью, расстался с императорским двором, который так крепко привязывает к себе людей, и теперь жил патриархально, хозяйничал в своем имении. Он не скучал в уединении и захолустье и настолько не интересовался происходившими событиями, что не читал даже «Акта диурна».
В тот день, рано встав, Фаон вышел в сад. На нем была туника с засученными рукавами. Здоровое лицо отражало мирный невинный покой ночи. Он возился в саду, снимал гусениц с фруктовых деревьев, поливал гвоздики, нарциссы и гиацинты, выписанные из Африки. Его взгляд с любовью останавливался на пестрых грядках, на гудящих от пчел цветах. Он выглядел довольным и счастливым.
Погуляв немного, Фаон пошел завтракать. Съел простокваши и намазал свежим медом белый калач. Вдруг застучали в калитку.
Он сам пошел посмотреть, кто идет. У ограды стоял с растерянным видом приземистый толстый возница.
— Фаон, — позвал он.
Незнакомец, робкий, испуганный, словно за ним гнались, жался к калитке, как скулящая с трогательной преданностью собака. Подбородок его оброс рыжей щетиной. Позади него стояли еще двое; их Фаон тоже не узнал.
— Открой, — умолял возница, с нетерпением посматривая на засов.
Тут Фаону показалось, что он слышит голос императора.
Смущенно поклонившись, открыл он дверцу.
— Тише, — сказал Эпафродит. — Пойдемте в сад. Все пути отрезаны, — пояснил он хозяину.
Все еще не понимая, в чем дело, Фаон повел гостей мимо садка для рыбы к столу, над которым склонились деревья.
— Как здесь красиво, — обведя взглядом сад, хмуро пробормотал Нерон себе под нос.
Деревья трепетали на легком ветру. Своими зелеными легкими они жадно вбирали утреннюю свежесть, так как день обещал быть знойным и уже чувствовалось приближение полуденного жара. Земля, песок дышали тяжело и шумно, словно запыхавшийся человек. Наверху, в ослепительно ярком небе, внизу, в сумраке кустов, звенела жизнь с ее таинственной возней, множеством тихих шорохов. Мухи копошились на комьях земли, которые казались живыми; ползали жуки с металлически-синими и эмалево-зелеными крыльями; к тяжелым гроздьям винограда летели пчелы с ближайшей пасеки и, резвясь, собирали нектар; кружились и мотыльки, как мираж зноя, порхая среди ярких цветов, потом исчезали безмолвно, словно наваждение, так что следившему за ними чудилось, будто он заблуждается, с ним играли лишь причудливые легкие призраки.
Фаон стал угощать императора, но тот не захотел есть. Попросил только глоток воды.
Но и к воде не притронулся. Испугался, что она отравлена. Лег на землю и, прильнув к оставшейся после поливки лужице, пил из нее жадно и долго.