Саба давно в столице. Саба уже всё про всех разузнала. Это видно по тому, что хмыкает.
Докурив, отправляет окурок в пепельницу, поворачивает голову и подмигивает…
– Очень харизматичный говнюк. Я видела – мне понравился. Но он совсем не надежный… Он целыми отраслями под себя гребет. Бизнесом занимается. Сам поднялся. Говорят, не так, чтобы чисто, но кто здесь чист?
– Никто.
– Вот-вот. А он хотя бы молодой… И хотя бы никого не насиловал. Во всяком случае, о нём подобное не говорят.
– Весь вечер о нем гудят…
– Конечно, гудят. Выборы… Его партия баллотируется. Он… Будоражит.
Определение Сабы нравится Полине настолько, что даже губы подрагивают.
Определенно будоражит. А её всё так же будоражит вязкая темнота дворика.
– Ты же знаешь, что Гаврила твой…
Саба только начинает, а Полину тут же сковывает. Она мотает головой, обнимая плечи руками. Кощунственным кажется даже просто говорить о нем на празднике, устроенном отцом. Она больше в такие игры не играет.
– Не надо, Саб. Не хочу о нём…
Полина просит, но Сабина всё же настаивает. Поворачивается так же, как Полина стояла всё это время – спиной к залу, лицом к парапету, опускает на него локти, склонившись, ловит взгляд подруги…
– Не знаешь, значит… – её глаза горят, Полю это пугает, но во второй раз она уже не протестует. Смотрит, замерев. Ждет чего-то… – Твой Гаврила – его правая рука.
– Чья? – Полина чувствует себя тупой, но все равно спрашивает. Сабрина относится к её резкому поглупению снисходительно. Тянется и гладит по плечу, улыбаясь.
– Гордеева. Он что-то вроде серого кардинала. Всё умеет. Всё делает. Говорят, очень благодарен. Когда-то именно Гордеев вытащил его…
Из чего – можно не уточнять. Полина опускает голову, взгляд, кивает.
В ней тоже рождается благодарность этому Гордееву. Правда лично она озвучить её не осмелилась бы. Не её это дело.
Гаврила справлялся со своим, она со своим.
Они молодцы, что оба выкарабкались.
– А мой отец… Он… Знает? – конечно, этот вопрос лучше адресовать не Сабе, но судя по продолжающей блуждать по губам улыбке, Полина с адресатом не ошиблась.
– А что он сделает? Тем более у вас вроде бы… Поутихло.
Зрительный контакт снова разрывается, Полина фиксирует взгляд на периллах. Поутихло. Конечно. Как могло не поутихнуть после всего? Через восемь лет?
Бывали дни, когда она о нем даже не вспоминала. Только вернувшись, снова каждый день… И ночь каждую… И это никому не нужно. В первую очередь – ей. Но черт…
– А мы же венчаны, представляешь? – признание слетает с губ Полины для самой неожиданно. Она раньше об этом не рассказывала. Даже Сабе. Теперь же поворачивает голову и наслаждается взметнувшимися бровями.
Саба протягивает: «ооо», а Поля улыбается. Вот так… Она тоже умеет удивлять.
Рука привычно-ненавистным жестом тянется к шее, будто хочет там что-то найти.
Только Полина с тех пор ничего на шее не носит. Где-угодно, но не на шее. Сорванный крестик – подарок Гаврилы, который тот сдал в ломбард, – так и остался лежать на полу больничного кабинета, в котором ей делали аборт. Он и Полина изуродованная душа.
– Не развенчались почему?
Ответить Полине сложно. Правда слишком многогранна. Поэтому она просто пожимает плечами, возвращая ладонь на перилла.
– Повода не было…
– А ты хочешь? – удивление Сабины проходит быстро. За ним следует сожаление и осторожный вопрос. В горле у Полины сухо. Что ответить – она не знает.
Но ей и не приходится.
– Вот ты где…
Со спины подходит отец. Его внимание этим вечером кажется Полине излишним. В детстве она пищала бы от восторга, уделяй ей папа столько времени, как сегодня. В юности она не верила, что такое возможно. Сейчас же… Лучше бы этого не было. Она окончательно привыкла к одиночеству.
Отец вышел, чтобы вернуть Полину в зал – объяснять не надо ни ей, ни Сабине.
Подруга набирает в легкие воздух, чтобы сказать что-то, способное остановить Михаила, но Полина осекает попытку вскинутым взглядом. Говорит им: «не надо», читает в ответом сожаление…
Но и жалеть её не надо. В конце концов, каждый делает свой выбор. И каждый несет ответственность за свои поступки. Когда-то она могла пойти против и сломать себе жизнь. Решила же просто себя опустошить.
Уже возвращаясь в зал и снова чувствуя отцовскую руку на пояснице, Полина не выдерживает – между лопатки будто взгляд врезался.
Девушка оглядывается, замирает. Сглатывает, закрыв глаза.