Она готова была прыгать вдвоем и взлетать. Сама – не способна.
– Не артачься, малыш. Сделай, как предлагаю. Хуже не будет точно…
Сабина никогда не давит, да и советы её никогда не подводили. Она тянется сначала на один из дальних углов стола, где лежит Полин телефон, потом подает подруге.
Спокойно ждет, пока Поля решится.
Со вздохом, дрожью в пальцах и ускорившимся сердцем Полина берет мобильный в руки.
Они с Гаврилой больше не созванивались и не списывались. Незачем. Он, наверное, и вовсе забыл, что встретились.
У него же жизнь своя… Вряд ли монашествует. В отличие от неё…
Мысли об этом делают больно и злят. Полина не хочет волноваться о том, с кем спит её бывший. Она ничего не хочет к нему чувствовать.
Чтобы доказать себе же, что может, заставляет организм успокоиться.
Под пристальным взглядом внимательной Сабы заходит в телефонную книгу и нажимает на контакт «Гаврила».
Длинные гудки щекочут нервы похлеще любого адреналинового развлечения.
Полине кажется, её мир взрывается, когда она слышит болезненно знакомое:
– Алло…
Сердце сжимается. Ей безумно не хватает давно забытого «Полюшка».
Зря он пошел туда.
Зря, блять, пошел…
Гаврила резко выдыхает и бьет обмотанным тряпкой кулаком по твердой груше.
Почти две недели прошли с того вечера, когда его понесло зачем-то на праздник Павловских, а до сих пор, блять, кроет.
Снова резкий выдох и сильный удар, мягкие низкие прыжки на полусогнутых коленях. Движения головой и туловищем под прикрытием рук.
Всё так, как в далекие годы, когда дрался за деньги. Теперь тоже за деньги, но платит уже сам за право выместить злость, которой… Многовато подскопилось.
В ушах иногда звучит старое, давно пережитое: «ну что, псина, думал, будешь трахать мою дочку у меня под носом и ничего тебе за это не будет?», после которого – боль, темнота, новый кайф, почти смерть…
В тот подвал, где его держали, Павловский приезжал всего раз. Отпинал его ногами – Гаврила был трезв, помнил ощущения. Объяснил, что его дочери такой не нужен. Ну и что он сдохнет – тоже объяснил.
Гавриле иногда кажется, что хруст собственных костей и треск разрушенной жизни будут сниться до старости. Тогда казалось – не выкарабкаться уже. Особенно плохо стало, когда услышал: «аборт она сделала, псина. Щенки нам не нужны».
И пусть скорее всего про «щенков» добавил отец от себя, сам факт… Не во время приходов его было достаточно. И из-за него приходы были такими желанными.
Но время прошло. Злость давно должна была уняться, а он…
Просто увидел, как мудло старое уводит его Полюшку в зал, обняв за талию, и накрыло.
И она же, сука, позволяет.
Позволила из него нарика сделать. Позволила ребенка их убить. Всё позволила и продолжает позволять.
Иногда встряхнуть её хочется. Но смысла?
В грушу врезаются всё новые и новые удары. Ярость в Гавриле не утихает, а будто разгорается.
Тогда, в свои двадцать, Гаврила никакого удовольствия не получал от того факта, что заполучил именно дочку Павловского, от того, что устроился работать у её отца и водил его за нос.
Ему на всё это было глубоко похер. Он Полю свою любил. Что-угодно сделал бы, чтобы с ней быть.
Теперь же ему правда хотелось мести.
Какой она будет – размышлять прямо-таки сладко. И ради этого Гавриле особенно хочется, чтобы Костя набрал на выборах как можно больший процент. Ему Костино влияние нужно было, чтобы старому мудлу жить стало сложнее.
По лбу и вискам стекает пот. Майка прилипла к телу. Гаврила продолжает молотить, растворяясь в собственных движениях и окружающих звуках – по залу эхом разносятся стоны, вздохи и вскрики, сопровождающие женские и мужские спарринги и работа на тренажерах.
С живым человеком Гаврила давно не дрался – страшно увлечься и перегнуть, но человекообразным грушам от него доставалось знатно.
В последний удар Гаврила вкладывает всего себя. Бьет с рыком. Так, будто убить готов. А может правда готов. Ему пока не приходилось, но…
Стряхивает руку, разворачиваясь и отходя к лавке в углу, на которой лежит бутылка с водой и мобильный.
Пьет жадно, сжимая хрустящий пластик и не заботясь о том, что вода льется по лицу и майке.