– Как он выглядел? – Саба перебивает, задавая тот же вопрос, который первым взволновал саму Полю. Ей совсем не важно, как он добился благосостояния. Главное, что жив и выглядит здоровым.
– Мне кажется, у него всё хорошо…
– Он объяснил тебе что-то?
– Я не спрашивала.
Полина богом поклясться готова – Сабина сейчас поджимает губы. Она спросила бы.
– Дом строит. В Любичах. В гости звал…
От воспоминаний о приглашении снова по телу прокатывается дрожь, пусть это и было для красного словца, любому дураку понятно.
– Надо было вены проверять, Поль, потом соглашаться…
Злая шутка вызывает у Поли улыбку – снова чуточку грустную. Как мог человек настолько незаметно употреблять? Она ведь все эти годы периодически задавалась вопросом. Либо она совсем глупая была, либо что? Не заметила… Ей-богу не подумала даже ни разу.
Что бандит – знала, сознательно глаза закрывала. Но что наркоман… И что плод из-за этого…
Запрокинув голову, Полина ударилась затылком о спинку дивана, устремила взгляд в потолок. Белый-белый. Как тот.
– Я просто рада, что он жив…
В её словах – ни грамма лжи. И Гавриле она трижды об этом сказала потому, что именно это и крутилось в голове.
Она рада. Очень рада. Он… Хороший.
Запутавшиеся тоже бывают хорошими.
– Когда мы кофе с тобой пьем, малыш? – Сабина умеет ловить настроение. Вот и сейчас спрашивает куда спокойней, чем начинала.
«Малыш» Полина очень условный. Она старше Сабы. И в жизни у неё было много всякого, чего сама никому бы не желала. Но за эту нежность очень благодарна.
Как бы там ни было, её всегда тянет к душевности. Сабина именно такая.
Договорившись, Полина скидывает. Телефон снова опускается на колени, взгляд продолжает блуждать по потолку.
Монашкой все эти годы Поля не жила. У нее были отношения. Она пробовала. Ни разу не любила больше так, как Гаврилу. Наверное, это просто невозможно. Наверное, отсюда проснувшаяся сейчас тоска.
Это нормально – грустить о временах, когда было неповторимо хорошо, пусть и закончилось всё до трагичного плохо.
Сейчас она не в отношениях. И не хочет, если честно. Не знает, когда готова будет, и сможет ли еще когда-то так же – искренне и с головой.
Вечером ей ехать на ужин к родителям. Можно было бы занять себя тем, чтобы выбрать, в чем. Или приготовить что-то вкусное – ведь эта страсть никуда не пропала. Но Полина сидит и смотрит – то в одну точку, то в другую.
Снова вздрагивает одновременно с вибрацией. Опускает взгляд:
«Что там тачка? На ходу?»
Читает, затаив дыхание...
Тачка на ходу, а сердце снова замирает.
Несколько лет назад у Сабины женился брат. Свадьбу устраивали в Италии. Праздник должен был получиться крышесносным. Саба прожужжала Полине все уши рассказами о том, как там всё будет. Они вместе подбирали сестре жениха платье, Сабина нашла себе лучшую в Италии девочку-стилиста. Настолько крутую, что договариваться с ней пришлось не только своем мейке, но и о мейке невесты.
Более счастливого и воодушевленного человека сложно было найти, но на торжество попасть Сабе не удалось – по закону подлости за несколько дней до вылета она слегла с неслабым отравлением. Конечно, долго плакала и корила себя, но и остаться совсем без праздника не могла. Поэтому там, в Италии, Саба говорила тост по видео-связи, а все приглашенные слушали и рыдали. Этот видеозвонок был чуть ли не пиком трогательности всего мероприятия. А знавшая эту историю из первых уст Полина искренне завидовала Сабе и всей её семье.
Потому что в её семье вот такой Сабы сильно не хватало.
А может им не хватало чего-то другого, но их вечер втроем с матерью и отцом разительно отличался от таких же в семье Сабины. Полина знала – они приезжали к дочери проведать и устраивали ужины, на которые Павловская попадала. Там за столом смеялись и чувствовали себя непринужденно. Тут… Тихо и сухо.
Только звон приборов и редкие дежурные фразы.
«Что там тачка? На ходу?»
Полины губы подрагивают, стоит вспомнить совсем не дежурную.
Она ответила, что всё хорошо и вновь поблагодарила. Гаврила отправил поднятый вверх палец.
Это ни о чем и радоваться тут нечему, но Полину всё равно будоражит. Дура она, наверное…
– Как-то совсем тихо сидим…
Полина вскидывает взгляд в ответ на фразу отца. Он смотрит на неё и чуть улыбается. Она на автомате отвечает тем же – ему, матери, потом возвращается к тарелке, пожимая плечами.
В принципе, можно считать, что их общение нормализовалось со времен её девятнадцатилетнего бунта. Всё вернулось на круги своя. На новый уровень душевной близости они не вышли, но деликатно перестали упоминать, что когда-то с ними что-то подобное случалось.