— Петухи — это вы, — выкрикнули из толпы. — И тренер ваш — п…р!
— Петухи — те, кто кукарекает, так ведь? — ядовито улыбнулся я. — Это сделал кто-то из вас. А тренер наш — Александр Димидко.
Меня собрался поддержать Погосян:
— Логично, да, кукарека… — но я вскинул руку, заставив его замолчать.
Ни к чему накалять.
Вожак гопников отвис, витиевато выругался, сплюнул мне под ноги.
— Зашквар за вас ваще болеть!
Ах, вот они какие, наши болелы! Наша опора и поддержка!
— Разогнать к чертям, пусть новую команду собирают, — поддержали его из толпы. — Ноги переломать, нах!
Я уловил намерение, вожака: впечатать кулак мне в нос. Шагнул навстречу, смещаясь в сторону, перехватил поднимающуюся для удара руку, заломил за спину и подсечкой повалил гопника мордой в отчищенный от снега асфальт. Приложился он неудачно, расквасил то ли нос, то ли губу, потекла кровь. Стая колыхнулась, готовая к прыжку. Наши встали спина к спине. Я собрался вырубить гопника, чтобы принимать остальных, и тут из-за спины донесся хриплый выкрик:
— Пацаны, ша!
Стая замерла. Наши обернулись.
К воротам вразвалочку шагал молодой глазастый парень с кукольным лицом, в черной куртке и шапке, со спортивной сумкой через плечо.
— Это нормальные мужики, — прокричал он гопникам. — Свои. Играть за город будут.
Поняв, что юноша у гопоты в авторитете, я отпустил вожака. Он вскочил, размазал по лицу кровь из разбитой губы и набычился. Ко мне вернулась вера в бескровное решение проблемы. Ну, в относительно бескровное.
Юноша протянул руку Димидко:
— Здорово, Сан Саныч! Я Димон. Левашов. На треню к вам иду. — Он потряс головой и улыбнулся, закатив глаза, обратился к гопникам: — Пацаны, это ж Димидко! Вы че, берега попутали, а? Охренеть, я руку день мыть не буду!
Он растопырил пятерню, которую только что жал Димидко. Гопота загудела. Вожак ретировался, и вперед выступил невысокий парень с лицом, покрытым шрамами от прыщей, будто лунная поверхность — кратерами. Черные глаза его сияли.
— В натуре — Димидко! Вы это, зла де держите, да?
— Они нормальные мужики, — поручился за нас Левашов. — Хоть бы у меня спросили. Так нет же, роги в землю и — му-у-у!
Левашов посмотрел на меня и вдруг распахнул синющие глаза еще шире, словно ему явился призрак Яшина:
— Итить-колотить! Нерушимый! Ба-а-а! Па-ца-ны! Сфоткайте меня вот так, с Димидко и Нерушимым.
Он втиснулся между нами с важным видом, гопники принялись его фотографировать. Потом я почувствовал себя обезьянкой — с нами фотографировались, руки жали, у Димидко просили автограф, у меня на всякий случай тоже. Гопники окружили нас, стали жаловаться на Филимонова и желать удачи на поле. А Левашов бегал между всеми и, захлебываясь от восторга, тарахтел:
— Нерушимый — ваще терминатор! Я бой его смотрел. Тот ему — в горло зубами! А этому хоть бы хрен! А как он того черта красиво завалил! Н-на! — Он изобразил бросок через бедро. — Песня! А вы, дебилы, на такого кента рыпнулись! Да он бы вас порвал! Офигеть, с кем я играть буду! — Он восторженно выдал витиеватое ругательство.
— Мужики, у нас тренировка, — объявил Димидко, постукивая по часам, и мы направились в раздевалки.
Я издали заметил внедорожник директора команды, Лехи Смирнова, припаркованный у основного спорткомплекса. Хотя нет, люди его ориентации Лехами себя не называют. Они Алексы и Лексусы.
Микроб кивнул в сторону машины.
— О, никак Смирнов прощаться с нами приехал!
Новенький Левашов сразу сообразил, в чем дело, сплюнул и процедил:
— Этот-то — прощаться? Ха! Да его бульдозером с места не сковырнешь. Присосался, как клещ. Развел голубятню, а нормальные тренеры только его увидят — валят. Что вы приехали — ваще чудо.
— А может, он не к нам? — предположил Погосян, открывая дверь в приземистое здание.
Там были раздевалки и вместо тренерской — пыльный конференц-зал, где мы обычно собирались.
На его вопрос ответила показавшаяся из конференц-зала голова Смирнова. Увидев нас, он вылез весь и сказал совершенно безэмоционально:
— Александр Александрович, зайдите, пожалуйста, дело есть.
Директор команды остановил взгляд на Левашове, покраснел, ноздри его раздулись. Парень будто бы его не заметил, юркнул в раздевалку, за ним вошел я. Замыкал шествие Гребко. Далеко от двери мы уходить не стали, навострили уши.
Левашов сел переодеваться и нецензурно призвал лишить жизни лицо нетрадиционной ориентации. Стянул шапку… Захотелось заржать. Внешность у него была ангельская: желтоватые кудри, огромные васильковые глазища, губки бантиком — и повадки заправского гопника. Более дисгармоничное сочетание сложно представить. Это как если единорог захрюкает, ну, или жаба запоет оперным голосом.