Камера грянула смехом. К нам подошел Табаки.
— Ты не смотри, что у нас СИЗО, тут все, как на зоне, некоторые по году чалятся, а если ты тут, знач, надолго.
— Анфиска! — рявкнул Борман.
Второй парень нехотя встал, опустил голову.
— Анфиска — наседка. Стучал ментам, а они его кинули. Так-то всегда бывает, хоть ты раком встань — мы для них уже не люди. Но у нас не беспредельная хата, петухов по приколу не бьют. Все по понятиям, по законам.
Как-то они слишком мягко стелют, хотят завоевать мое расположение. Вот, Борман тоже. И ведь искренне как стараются! Неспроста, тут дело не чисто, но в чем подвох, я не мог разобраться. Вот прям братаны, как родного приняли. Хочется, конечно, верить, что я знаменит и уважаем, но интуиция подсказывала, что не поэтому ко мне такое отношение.
Я кивнул на написанный от руки график дежурств, где было всего восемь фамилий.
— Какие правила дежурств?
— Мыть хату, расписываться у ментов, следить за вещами, когда братва на прогулке, чтобы ничего не пропало. Но ты не вникай, это шныри батрачат…
Табаки смолк, напрягся, метнулся к двери, приник к ней ухом. Шарахнулся за секунду до того, как открылось раздаточное окно, на фене оно называется — кормило.
Мы с Борманом сместились к стене с расписанием, чтобы не загораживать проход.
— Борисов! — раздался зычный голос дежурного.
С верхней полки, то есть с пальмы, грузно спрыгнул низкорослый мужичок, косолапо протопал к окошку, показался дежурному, забрал письмо и, сияющий и помолодевший, поволок его в свое логово, затрещала разрываемая бумага.
— Марчук! — позвал вертухай.
Мелкий совсем юный парнишка, который спал на пальме надо мной, получил письмо и посылку, но вскрывать ее не стал, поставил на стол. Еще двое тоже отнесли посылки в общак. И лишь Анфиса единолично вскрыл «кабанчика» — от опущенных ничего брать нельзя.
Братва загудела, слетелась к столу.
— После обеда обычно свидания, малявы приносят… Хорошее время.
— Нерушимый! — крикнул дежурный. — На выход!
В коридоре меня обыскали, надели наручники и повели маршрутом, каким я раньше не ходил — по длинному коридору дальше, потом по лестнице вниз, по лестнице через череду карманов наверх, на третий этаж, больше напоминающий общежитие, чем место пребывания заключенных. На дверях — таблички с фамилиями и должностями. Ясно, тут администрация. Скорее всего, меня вызвали на допрос и будут прессовать, склонять к сотрудничеству.
Конечным пунктом маршрута оказалась дверь с табличкой: «Начальник оперативной части. Боровец И. И.»
Конвоир постучал, и, услышав: «Да» — открыл дверь, под руку завел меня внутрь. За столом, заваленным папками, восседал мужчина лет сорока пяти, пышными усами, да и в общем похожий на Розенбаума, в форме, с майорскими погонами. На стене над столом — как положено, портреты Ленина и Горского.
— Присаживайся, Александр, — проговорил он не здороваясь, уставился на конвойного, и тот удалился. — Меня зовут Иван Иванович.
Вздохнув, майор открыл папку, и на первом листе я увидел свою фотографию. Личное дело, значит. И уж вряд ли он пригласил меня, чтобы просто познакомиться.
— Эх, Александр, — покачал головой он и сплел пальцы в замок, а сам впился в меня взглядом, острым, как скальпель. — Спортсмен, отличный боец, вратарь так, наверное, лучший в Союзе, мы всей семьей за «Титан» болели. При других обстоятельствах я гордился бы знакомством.
— Теперь гордиться нечем, — не сдержал сарказма я. — Все, кто здесь оказался, лишаются права называться людьми, так ведь?
— Перестань. Вам еще не вынесли обвинение.
Давай, усатый, ближе к делу. И Боровец продолжил:
— Тебе повезло, что ты оказался в моем заведении, оно лучшее из подобных. У нас есть спортзал, а библиотека какая! — Он изобразил благоговение — весьма недостоверно, аж чуть не слиплось от переизбытка елейности. — Ты умный парень, и должен понимать, что здесь свои правила. Кто-то пользуется благами своего положения, относительно свободно перемещается, получает правильные посылки, трехдневные свидания — в реале, а не за стеклом. А кто-то, как говорится, лезет в бутылку, сеет смуту и раздор. Подумай над тем, что я тебе сказал. И когда придет время, просто не лезь не в свое дело. А еще лучше — лезь, но на правильной стороне.
Это он так намекнул, что не против сотрудничать? В суки меня зовет? Вспомнился обиженный Анфиса, который стучал на сокамерников. Нет, предавать своих — последнее дело. Для ментов все заключенные — классовые враги. Так уж сложилось, что судьба определила меня в эту ячейку общества, теперь я для добропорядочных граждан — зэк, для сидельцев — свой.