Мне Тау-Китянин - как вам Папуас, Мне вкрадце про них намекнули. Я крикнул: "Галактике стыдно за вас!" В ответ они чем-то мигнули. На Тау-Ките Условья не те: Тут нет атмосферы, тут душно, Но тау-китяне радушны.
В запале я крикнул им: "Мать вашу, мол!" Но кибернетический гид мой Настолько дословно меня перевел, Что мне за себя стало стыдно. Но Тау-Киты Такие скоты, Наверно, успели набраться: То явятся, то растворятся.
"Эй, братья по полу, - кричу, - мужики!" Но что-то мой голос сорвался. Я тау-китянку схватил за грудки: "А ну, - говорю, - признавайся!" Она мне: "уйди, Мол мы впереди, Не хочем с мужчинами знаться, А будем теперь почковаться".
Не помню, как поднял я свой звездолет. Лечу в насторенье питейном. Земля ведь ушла лет на триста вперед По гнусной теорье Эйнштейна. Что, если и там, Как на Тау-Кита, Ужасно повыселось знанье, Что, если и там почкованье?...
" КТО ВЕРИТ В МАГОМЕТА, КТО В АЛЛАХА, КТО В ИСУСА..."
Кто верит в Магомета, кто в Аллаха, кто в Исуса, Кто ни во что не верит, даже в черта, назло всем. Хорошую регилию придумали Индусы Что мы, отдав концы, не умираем насовсем.
Стремилась ввысь душа твоя Родишься вновь с мечтою. Но если жил ты, как свинья, Останишься свиньею.
Пусть косо смотрят на тебя - привыкни к укоризне. Досадно - что ж, родишься вновь, на колкости горазд. И если видел смерть врага еще при этой жизни, В другой тебе даровен будет верный зоркий глаз.
Живи себе нормальнинько, Есть повод веселиться, Ведь, может быть, в начальника Душа твоя вселится.
Пускай живешь ты дворником, родишься вновь прорабом, А после из прораба до менистра дорастешь. Но если туп, как дерево, - родишься баобабом И будешь баобабом тыщу лет, пока помрешь.
Досадно попугаем жить, Гадюкой с длинным веком. Не лучше ли при жизни быть Приличным человеком.
Так кто есть кто, так кто был кем, мы никогда не знаем. С ума сошли генетики от ген и хромосом. Быть может, тот облезлый кот был раньше негодяем, А этот милый человек был раньше добрым псом.
Я от восторга прыгаю, Я обхожу искусы. Удобную религию Придумали Индусы.
" ОДИН МУЗЫКАНТ ОБЪЯСНИЛ МНЕ ПРОСТРАННО... "
Один музыкант объяснил мне пространно, Что будто гитара свой век отжила. Заменят гитару - электрогораны, Электророяль и электропила.
Но гитара опять Не хочет молчать, Поет ночами лунными, Как в юность мою, Своими семью Серебряными струнами.
Я слышал, вчера кто-то пел на бульваре. И голос уверен, и голос красив. Но мне показалось, устала гитара Звенеть под его залихватский мотив.
И все же опять Не хочет молчать, Поет ночами лунными, Как в юность мою, Своими семью Серебряными струнами.
Электророяль мне, конечно, не пара, Другие появятся с песней другой. Но кажется мне, не уйдем мы с гитарой На заслуженный, но нежеланный покой.
Гитара опять Не хочет молчать, Поет ночами лунными, Как в юность мою, Своими семью Серебряными струнами.
СПОРТ-СПОРТ ----------
ПРО КОНЬКОБЕЖЦА-СПРИНТЕРА, КОТОРОГО ЗАСТАВИЛИ БЕЖАТЬ НА ДЛИННУЮ ДИСТАНЦИЮ
Десять тысяч и всего один забег остался. В это время наш Бескудников Олег зазнался. Я, мол, болен, бюллетень, нету сил. и сгинул. Вот наш тренер мне тогда и предложил: беги, мол. Я ж на длинной на дистанции помру, не охну. Пробегу всего, быть может, первый круг и сдохну. Но сурово тренер мне: Что за дела? мол, надо Федя, Главное, чтобы воля тут была к победе. Воля волей, если сил невпроворот, а я увлекся, Я рванул на десять тыщ как на пятьсот, и спекся, Подвела меня, ведь я ж предупреждал, дыхалка. Пробежал всего два круга и упал, а жалко. И наш тренер, экс- и вице-чемпион оруда, Не пускать меня велел на стадион, иуда. Ведь вчера мы только брали с ним с тоски по банке, А сегодня он кричит: "Меняй коньки на санки!" Жалко тренера, он тренер неплохой, ну бог с ним. Я ведь нынче занимаюсь и борьбой и боксом. Не имею я теперь на счет на свой сомнений. Все вдруг стали очень вежливы со мной, и тренер.
ВРАТАРЬ
Льву Яшину
Да, сегодня я в ударе, не иначе, Надрываются в восторге москвичи, А я спокойно прерываю передачи И вытаскиваю мертвые мячи.
Вот судья противнику пенальти назначает, Репортеры тучею кишат у тех ворот. Лишь один упрямо за моей спиной скучает Он сегодня славно отдохнет!
Извеняюсь, вот мне бьют головой... Я касаюсь, попадают угловой. Бьет десятый, дело в том, Что своим "Сухим листом" Размочить он может счет нулевой.
Мяч в моих руках - с ума трибуны сходят, Хоть десятый его ловко завернул. У меня давно такие не проходят, Только сзади кто-то тихо вдруг вздохнул.
Обернулся, слышу голос из-за фотокамер: "Извени, но ты мне, парень, снимок запорол. Что тебе - ну лишний раз поторгать мяч руками, Ну а я бы снял красивый гол".
Я хотел его послать не пришлось: Еле-еле мяч достать удалось. Но едва успел привстать, Слышу снова: "Вот опять! Все ловить тебе, хватать, Не дал снять".
"Я, товарищ дорогой, все понимаю, Но культурно вас прошу: Подите прочь! Да, вам лучше, если хуже я играю, Но поверьте - я не в силах вам помочь".
Вот летит девятый номер с пушечным ударом, Репортер бормочет: "Слушай, дай ему забить. Я бы всю семью твою всю жизнь снимал за даром..." Чуть не плачет парень. Как мне быть?
"Это все-таки футбол, говорю, Нож по сердцу - каждый гол вратарю", "Да я ж тебе, как вратарю, Лучший снимок подарю, Пропусти, а я отблагодарю".
Гнусь, как ветка, от напора репортера, Неуверенно иду на перехват... Попрошу-ка я тихонечко партнеров, Чтоб они ему разбили аппарат.
Вот опять он ноет: "Это ж, друг, бесчеловечно. Ты, конечно, можешь взять, но только, извени, Это лишь момент, а фотография навечно. А ну не шевелись, потяни!"
Пятый номер в двадцать два знаменит. Не бежит он, а едва семенит, В правый угол мяч, звеня, Значит, в левый от меня, Залетает и нахально лежит.
В этом тайме мы играли против ветра. Так что я не мог поделать ничего. Снимок дома у меня два на три метра Как свидетельство позора моего.
Проклинаю миг, когда фотографу потрафил, Ведь теперь я думаю, когда беру мячи: "Сколько ж мною испорчено прекрасных фотографий..." Стыд меня терзает, хочь кричи.
Искуситель-змей, палачь, как мне жить? Так и тянет каждый мячь пропустить Я весь матч борюсь с собой, Видно, жребий мой такой... "Так, спокойно, подают угловой..."