«Нет, — возразил старшина, — дубу, как кавалеру, надо защищать березки от порывов ветра».
Гаевой, — а это был он, — подошел к калитке и нажал на кнопку звонка. Калитка отворилась, и прапорщик с красной повязкой на рукаве спросил:
— Что вам угодно, гражданин?
Старик предъявил паспорт и попросил вызвать кого-либо из командования части, сбивчиво объяснил причину своего визита.
— Погуляйте минуточку, — ответил прапорщик и подошел к телефону.
Несколько минут спустя к Гаевому вышел дежурный по части лейтенант и пригласил пройти в военый городок.
Гаевой искал глазами березки, ему хотелось найти «свою» березку, он хорошо помнил, где сажал ее, но на том месте теперь росли густые сиреневые кусты, в их ветках от дневнего зноя прятались воробьи. Стало грустно от того, что березок уже нет. Была бы хоть одна знакомая, подумал старик, и вдруг лицо его просветлело: у забора, широко раскинув ветви, шумел могучий дуб, тот самый дуб, старшины Ласточкина.
Гаевой снял шляпу, поклонился дереву. Мимо проходили солдаты, и дежурный, заметив поклон гостя, спросил:
— Знакомого встретили?
— Да, очень старого знакомого, — многозначительно ответил Гаевой.
У самого штаба дежурный предложил гостю отдохнуть на скамейке и подождать замполита.
— Сегодня воскресение, выходной день, — как бы извиняясь, сказал он.
Вскоре у штаба остановился «газик». Из кабины выскочил белокурый подполковник и скрылся за входной дверью, но тут же вышел в сопровождении дежурного:
— Здравствуйте, товарищ. Вы к нам?
Гаевой поднялся, встал смирно и ответил:
— Так точно, товарищ подполковник, к вам.
Вечером в полковом клубе старый воин рассказывал солдатам…
…Под звуки победных салютов кончился апрель сорок пятого. Войска фронта доколачивали курляндскую группировку немцев, а эта группировка цеплялась за каждый населенный пункт, словно утопленник за соломинку, яростно сопротивлялась, видимо, еще надеялась на какое-то чудо, которое могло бы спасти ее от неминуемого разгрома. Наша гвардейская часть, измотанная боями, была выведена во второй эшелон. Пополнялась личным составом, техникой, приводила себя в порядок. Там и застал нас Первомай, который в тот год был особенно праздничным. Радость фронтовых побед усиливала прекрасная, солнечная погода. С раннего утра небо все в синеве, ни одного облачка. Теплый, сладковатый запах весеннего леса покрывал вездесущую фронтовую гарь, успевшую пропитать не только воздух, но и одежду воинов.
После праздничного завтрака солдаты толпились у репродукторов, жадно ловили каждое слово праздничной столицы. Мы ждали приезда фронтового ансамбля. Артисты приезжали к нам редко, каждая встреча с ними была праздником, тем более теперь, когда все вокруг дышало приближающейся победой. Ребята прихорашивались: брились, начищали до блеска сапоги, подшивали свежие подворотнички. Одним словом, готовились в театр.
Под зрительный зал солдаты облюбовали большую лесную поляну, предварительно очистив ее от валежника и всякого хлама, оставшегося после боя. Вокруг стояли хмурые, израненные деревья с покалеченными ветками и, казалось, просили о помощи. А на березах уже трепетали маленькие, только что появившиеся листочки. С раненых белых березовых стволов, словно слезы, капал сладковатый сок. Но удивительное дело — никому не хотелось пить его. Искалеченные березы вызывали в солдатских сердцах чувство сострадания. Говорят, что за годы войны солдатские сердца огрубели, но отношение их к родной природе, к осиротевшим детям, встречавшимся на фронтовых дорогах, свидетельствовало как раз о противоположном.
Прославленный снайпер Ласточкин, бывший старшина вашего полка, с которым мы служили здесь до войны, взял баян, подаренный ему самим командующим, сел на пенек и, растягивая меха, запел… Задушевный голос и проникновенные слова песни тревожили солдатские сердца, истосковавшиеся по родному дому, по любимой.
Тем временем на поляне заканчивалось приготовление к встрече артистов. Соединенные вместе две большегрузные машины с раскрытыми бортами образовали сцену.
На поляну стекались зрители. Шли, как полагается, подразделениями с личным оружием и песнями. Все уже в сборе, а артистов все не видать. Начальник политотдела поглядывал на часы, волновался. Наконец не утерпел, подошел к телефону, установленному прямо возле сцены, позвонил куда-то и сообщил, что по непредвиденным обстоятельствам артисты не приедут. Гул всеобщего разочарования, словно стон, пронесся над поляной. Но продолжалось это недолго. Начальник объявил десятиминутный перекур, после чего должен был состояться концерт самодеятельности.