В начале октября царь Фёдор отъехал на богомолье. Его душа была в смятении, не давала покоя. Он всё больше лю бил Агашу и, когда жена сказала, что забеременела, ре шил замолить те ночи любви и счастья, посетив несколько монастырей.
Первым на пути был Волоколамский монастырь, часто посещаемый его отцом. Несмотря на усталость, пользуясь тем, что был день Иоанна Богослова, Фёдор заказал всенощную. И весь монастырь ожил. Сам игумен отец Герасим вёл службу со всем своим клиром. А вместе с монастырём не спал и весь город. Все хотели лицезреть царя. Под утро многих из свиты шатало, а двое даже упали, но были подняты и службу достояли до конца.
Лишь после этого Фёдор ушёл в отведённые ему покои и отпустил всех отдыхать. Один Языков суетился возле него:
— Тама старый монах просит принять его. Говорит, што у него к тебе, государь, твово деда, Михаила Фёдоровича, слово.
Фёдор милостиво кивнул Языкову и тот вмиг ввёл в келью стоявшего при входе древнего монаха. Казалось, у него не было мышц под кожей, обтягивающей скелет старца. Подслеповатыми глазами он воззрился на царя, что насторожило Фёдора:
— Аки звати тебя, отче?
— Отец Мисаил. Неушто батюшка твой государь Алексей Михайлович не рассказывал обо мне?
Повинуясь непонятному решению, Фёдор и Языков с почтением усадили старца на лавку.
— Нет, отче.
— Я присутствовал при избрании твово деда, государя Михаила Фёдоровича, на царство, а затем был при смертном одре твово прадеда патриарха Филарета. Грешна была его душа. Видел я, аки отлетела и душа ангельская твово деда. А вота батюшка твой меня уже в последний час не позвал. Видно, боялси, што узрю я на душе его тёмные пятна. А не каждому то видеть дано.
Фёдора аж пробил пот, но он постарался спросить спокойно:
— Пошто ж ко мене зашёл?
— Дед твой просил тебе передати, умирая, видно, зрила душа в будущее, што никакие блага земные души не стоют, ты то поняти должен.
Монах поднялся и, не говоря больше ни слова, бесшумно удалился, прикрыв за собою дверь.
Фёдор, терзаемый всю дорогу, хотел найти успокоение в тихих монастырских стенах, в молебне, в молитве, в исповеди и покаянии, но выходило иначе, здесь как будто всё обвиняло его. Промучившись день и ночь, поутру он решил оставить Волоколамский монастырь и двинуться к Новгороду. Монахи во главе с отцом Герасимом провожали его. Усаживаясь поудобней, Фёдор поманил игумена пальцем:
— Што-то я не вижу отца Мисаила?
— Почил ныне ночью, отче Мисаил. Усю жизню не мылси, смрадом пах. Почил — и запах рассеялси.
Карета тронулась, а Фёдор удивлённо продолжал смотреть на стоящего у ворот игумена.
Двадцать пятого октября великое царёво посольство прибыло в Крым на реку Альму, где располагался посольский стан. И первое, что их поразило, была бедность строений на посольском дворе: четыре домика сложены из дикого нетёсаного камня, без потолков и полов, без лавок и дверей, для света сделано по одному окну без рам. Пришлось разобрать две телеги на жерди для крыши. И если полыни казаки наломали даром, то за солому приставленный татарский мурза потребовал плату. Пришлось платить. Послам было объявлено, что здесь ничего даром они получать не будут. Все должны покупать — питание себе и корм коням. В этот же день посол Василий Тяпкин отписал:
«Воистину объявляем, што псам и свиньям в Московском государстве далеко покойней и теплее, нежели нам, посланникам царского величества, а лошадям не токмо никаких конюшен нет, но и привязать не за што. Кормов нам и лошадям не дают, а купить с великою нуждою хлеба и ячменя и соломы своей добычею, и то самою высокою ценою. Вот хошьраз бы так крымского посла помытарили».
Поутру мурза объявил, чтоб ныне ехали к хану, который жил в селении от посольского двора вёрстах в пяти. Облачившись в парадные одеяния, послы поспешили туда, но, когда они явились, их обступили сановитые татары и объявили:
— Прежде чем идти к хану, вы должны представиться ближнему вельможе его, Ахмет-аге.
Тяпкин спокойно ответил:
— Не бывши с государевой грамотой у ханского величества, по иным дворам, волочитьси нам непригоже.
Татары с воплями окружили их конями:
— Мы сейчас ту грамоту отымем силою.
Вот-вот готовы были заблестеть сабли. Вперёд выступил Никита Зотов:
— Хде головы наши будут, тама и грамота государева, а когда увидите нас мёртвыми, тогда и грамоту возьмёте. Гроз ваших и бесчестья и всякой тесноты и принижения мы не боимси.
Татары приутихли. Вперёд выехал Арслан-бек, что когда-то увёл последних боевых татар из-под Астрахани:
— Пусть один из послов останется с царёвой грамотой, а остальные сходят до Ахмат-аги.
Тяпкин поступил наоборот. Оставив Зотова, Телячева и Раковича с грамотой, сам отправился к вельможе. Арслан-бек сопровождал его. Войдя в полутёмные покои, Тяпкин поздоровался длинно и витиевато, на восточный манер. Ага сидел на коврах, облокотившись на бархатные золотые подушки, даже не попытавшись встать, жестом велел послу сесть подле себя.
— Пошто ханской воли ослушался и не желал прежде идти ко мне, ближнему вельможе ханскому? У нас обычай такой исстари ведётся, что посланники, прежде чем идти к хану, бывают у ближних людей его: али уж честнее вас посланников здесь не бывало?
Тяпкин даже заулыбался:
— Мы с прежними посланниками честью не считаемой, если у вас прежде так и водилось, аки ты говоришь, то мы вашего указу не принимаем, то нашему государю бесчестье, мы прежде всего должны исполнить государевы дела, а уж после ходить по ближним людям. Нигде не повелось, чтоб по ближним людям, мимо государя, у послов грамоты принимать, это у вас обычай грубый. Мене случалось быти в послах у многих великих государей, и посольские чины и обычаи мне ведомы. Если же прежние царские посланники бывали у ближних людей прежде хана, то я этому не дивлюсь, потому што у вас всегда посланникам царского величества бывает великая неволя, теснота и бесчестье, чтоб вынудить у них богатые дары, как теперь и над собой видим. А мы присланы к ханову величеству не дары раздавать, а вести дела к доброму миру.
Ахмет-ага понял, что посла не переспоришь, сказал примирительно:
— Ну ладно, ладно. Ну вот ты пришёл ко мне, ну не съел же я тебя, и не убыло от тебя.
— Не убыло, Ахмет-ага. Напротив, мене приятно было с тобой познакомитьси, — проговорил Тяпкин дипломатическую любезность.
— Ну, что ж, тогда иди, вас отведут к хану.
Выйдя от Ахмет-аги, Тяпкин встретился с оставленными друзьями, и их провели в ханские покои.
Хан Мурад-Гирей хотя и был чингисидом, но оказался менее спесивым, чем его ближний вельможа. Однако для острастки послов привели боярина Василия Борисовича Шереметева, князя Андрея Григорьевича Ромодановского и окольничего Акинфия Фадеевича Караганова. Все трое так давно не видали родину, что с радостью смотрели на русские лица.
Приняв царёву грамоту, хан пригласил послов сесть.
— Как изволили доехать, мурза Тяпкин?
— Спасибо, хан, хорошо доехали.
— Как здоровье высокого брата нашего, царского величества?
— Спасибо, хан, великий государь, слава Богу, здоров и надёжен.
Пора было переходить к основному вопросу, торжественная часть встречи кончилась, и хан пригласил всех сесть.
— И что же наш высокий брат предлагает великому султану?
— Штоб не ошибитьси и злого умыслу друг за другом не чуять, разграничить землю по рекам Рось, Тясмин и Ингул.
Люди хана засмеялись.
— Если за вами только то дело и есть, то не за чем было вам сюда ездить. По те реки уступки не бывало и впредь не будет. Это давно уж султанская земля, и реки те — его.
— А хде ж вы хотели бы имети границу? — спросил вежливо Тяпкин.
— Всё правобережье и граница по Днепру.
— Но это ж немыслимо, султановы люди и до Корсуни не доходили. — Тяпкин решил обратиться лично к МурадГирею: — Ваше ханское величество, два великих государя — султан Порты и мой царь сделали вас своим посредником в переговорах о мире, о котором мечтают обе столицы. В ваши руки, пресветлый хан, вручили оба государя судьбы держав. Вам оказана высокая честь, и вы войдёте в память людскую аки миротворец между ними. Разве вашему ханскому величеству не хочется оправдать надежды великих государей?