Лука Долгоруков перебил брата:
— Ну, энто он явно перебрал. Да мы в основном и торгуем льном, лесом, пенькой, железом да ещё воском. Да и где же мы такую страсть ремесленных людей найдём?
— Разбойных людей переловить да под ружьём и плетью за ремесла посадити, вместо того штоб их по тюрьмам держати.
В разговор вступил митрополит:
— Так то ещё больше людей в раскол толкнёт.
— Разбойник в раскольники не пойдёт, ему плевати, яка вера, старая али новая.
— Тогда што ж ведёт в раскол, любовь к исконному? — тихо спросил Андрей Ромодановский.
— Ну, о какой исконности может итить речь? — зло произнёс Андрей Алмазов. — Вот глянь. Еслива не говорить об Аввакуме, чьи корни мы не можем узрети из-за его безродности, то две ближайшие его сподвижницы, боярыня Морозова и княжна Урусова, урождённые Соковнины. А доподлинно известно, што Соковнины пошли от барона фон Икскюля, попавшего в плен при Василии Втором Тёмном. Далее идём, старец Досифий, до монашества князь Денисьев-Мышецкий, а князья Мышецкие пошли от маркграфа Анри Мейссенского, приехавшего на службу к Василию Первому. Наконец, старцы Потёмкины, их род пошёл от шляхтичей Петемских, перешедших на русскую службу при Василии Третьем, когда он вернул Руси Смоленск[162]. На радостях можно сказати, што хоть кровь славянская, но вот беда — шляхтичи Петемские пошли от пленённого поляками барона фон Пэта. Што ж получается, все дворяне, отказавшиеся от отчих богатств ради истинно русской веры, по крови немцы и крыжаки.
Это заявление было столь неожиданно, что даже митрополит растерялся. Яков Долгоруков сурово посмотрел на Андрея:
— Ты хочешь сказати, што истинно русским родам наплевати на всё истинно русское. А как же князья Рюриковой крови, што оберегали Русь более восьми веков и ныне всё оберегают?
— Я не хочу никого обижати. Но если вспомнить, то твои предки, князья Долгоруковы, пошли от черниговского князя Михаила Святого, чей старший сын одним из первых покинул Русь, уехав в Венгрию, его потомки до сих пор там живут. Ныне нет ни одного крупного боярского рода, хоть одна ветвь которого не жила за пределами Руси. Я не хочу вспоминать князя Андрея Курбского, бежавшего при Иване Грозном и чьи правнуки сейчас живут в Польше. С тех пор прошло чуть более века. А сколько за это время уехало! В Смутное время бежали в Польшу племянник князя Бельского, от коего пошли польские бароны Бильские, боярин Салтыков, от коего пошли шляхтичи Салтыки. При Михаиле Фёдоровиче в Эстляндию бежал окольничий Баранов, чей сын ныне величает себя рыцарем фон Барановым. В Швецию ушли Батурлины, Калитины, Квашнины, я не говорю о сыне боярина Ордын-Нащокина. Наконец, все помнят витязя Куликовской битвы Пересвета, коий до монашества сына имал, и от того сына пошёл род бояр Пересветовых. Так, правнук его в восьмом колене в Швецию бежал и ныне величается фиц-Пересветовым. Прадед его жизни не пожалел ради Русской земли, а правнук кинул её, ища землю посытнее.
О еде и вине забыли, все сидели, заворожённо слушая.
— Чё ж ты предлагаешь? — потерянным голосом спросил митрополит.
— Ныне о многом новом надо думать, не только о вере, — произнёс Андрей, и будто в поддержку каждый спешил высказать свои мысли:
— Староверов в Сибирь, штоб и духу их тута не осталось, всех подчистую, пусть заселяют пустующие земли.
— Коли родовитый человек родину оставил, никаких денег не желети, штоб и там его настичь и казнити за измену родине, и штоб те деньги родня его давала, начиная с отца и братьев.
— Войну новую с турками надоть, и не только штоб освободити свои земли до Карпат, но и царство Болгарское и Грузинское. В Грузинском царстве содеять единого царя, а затема оженити царей болгарского и грузинского на царевнах русского царского дому. Границу от океану и до царства Грузинского выпрямити и всех до последнего самоеда принудити приняти святейшее православие.
— Рудное дело поднимати и на европейский манер заводы ставити, а воеводам с тех заводов в десятину имети.
— По умному разумению инока Тимофея Чудовского, создавати на Руси академии, хде детей боярских и дворянских будут обучати житейской мудрости и другим знаниям, но для энтого нужна власть твёрдая, в единых руках.
Говорили ещё о многом, но ничего не решили. К вечеру Ромодановские, Трубецкие, Вяземские и Алмазовы оставили митрополита. Долгоруковы и Голицыны ещё что-то тайное долго обсуждали со святителем Иовом и ночевать остались в его доме. Впоследствии они окажутся теми, кто первыми крикнут царевича Петра на царство по смерти его брата.
Зима пришла ранняя, до времени. Пушистый белый снег засыпал землю. Из Кремля снег вывозили на санях и ссыпали в Москву-реку, которую лёд ещё не сковал.
Наталья Кирилловна в своих покоях с братом Львом мирно вели беседу. В ногах на ковре играли царевич Пётр и царевна Наталья. С тех пор как вернулся Никита Зотов, Петра отвлекали занятия на письмо и чистописание, к которому он явно не стремился, на философию, латинский и греческий языки, древнюю литературу, риторику и многое другое. Лишь математика и отечественная история увлекали царевича. Военное дело стараниями царевны Софьи ему не преподавали, хотя Ромодановский рекомендовал царю для этого дела генерал-порутчика Косагова.
Наталья Кирилловна взяла с подноса любимое мочёное яблочко и, откусив кусочек, повернула голову к брату:
— Бояре последнее время зачастили, приходють, на Петрушу любуютси. Аки с государем плохо стало, вспомнили, а то шесть лет никому не нужны были.
— Может, теперича испросити у государя возвращение братьев? — зашевелился в кресле Нарышкин.
— Нет, Левушка, потерпи, рановато.
— Ну хоша бы послабление како-никако.
— Ты думаешь, у меня о братьях сердечко не ноет? Ноет. Да кабы хужее не содеять. Софья через Толстых стрелецких полковников привечает, Щегловитого, Проскурина, деньгами одаривает. Те деньги ей Васька Голицын да Милославские дают, и деньги не малые. Солдатские полки от Москвы отведены, а в стрелецких ныне порядку нет, а царь того не замечает, того и гляди, бунт будет. Не к добру всё энто.
Нарышкин закивал головой:
— Толстые, да, старые пройдохи, триста тридцать лет Русь баламутят[163], и усё чистыми выходят.
Наталья Кирилловна взяла следующее мочёное яблоко и протянула брату.
— Ты же знаешь, Наташа, я энту размазню не люблю.
Царица ничего не ответила. Последнее время брат был чем-то средним между стражем и придворным её сына. Куда бы ни пошёл царевич Пётр, за ним всегда шли Никита Зотов, Тихон Стрешнев и Лев Нарышкин, теперь уже привыкшие исполнять волю царевича, словно монаршую.
Наталья Кирилловна медленно съела второе яблоко, наблюдая за тем, как сын отыграл у сестры ещё несколько денежек. Простая душа Наташа, так всё брату отдаст, больше не в Романовых, а в Нарышкиных. Не то, что Пётр, который, говорят, похож на боярина Никиту Романовича, своего прапрадеда, чья парсуна в покоях царя Фёдора Алексеевича висит.
162
163