Все молчали. Обвинить в трусости Григория Ромодановского никто бы не решился. Если в дворцовых и казённых делах князь Григорий ничего не понимал, то воин он был храбрый и воевода разумный.
— Что же ты мыслишь? — спросил Тишайший.
— На Москве акромя двадцати тыщ стрельцов сейчас никого нет. Послать их, оставим стольный город без защиты. Будем Стёпку ловить, Васька Ус придёт, будем Ваську ловить, Стёпка придёт. Сделаем проще. Отзовём от Пскова несколько полков. А пока Коломенский солдатский полк дадим под власть воеводе князю Юрию Долгорукому[62] и пошлём его во помощь синбирскому воеводе боярину князю Милославскому Ивану Богдановичу[63]. А под Царицын пошлём ополченцев дворян да стрельцов ближних городов под началом воеводы Ваньки Лопатина. Думаю, тысяч пять наберётси. Разбить Стёпку не разобьёт, а время потянет. А как полки подойдут, поставим над ними князя Барятинского[64], а прикажешь, государь, я и сам поведу.
Алексей Михайлович обвёл взглядом думу:
— Может, и из Малороссии несколько полков отозвать? Што думаешь об этом, Артамон Сергеевич?
Название по отчеству Матвеева вызвало шёпот среди бояр. Артамон с поклоном поднялся:
— Я своим скудным умишком думаю, не надо бы. Верный слуга наш протопоп Адамович пишет, что неспокойно в Малороссии. Было б-де неплохо, коли б гетману и некоторым полковникам было бы пожаловано государево жалованье. Пишет он также, что Петька Дорошенко и Серик с войски собирается и ожидают к себе татар, и аки татары придуть, и они-де хотят итить за Днепр на Переяславскую сторону в твои, великого государя, малороссийские города войною.
— Ну, значит, на том и порешили со Стёпкой, что сказал князь Ромодановский. Кстати, князь Григорий, — неожиданно прервал сам себя царь, — по новому уложению, лишь старшая ветвь может себя былым уделом величать. А у Стародубских старшей ветвью были Пожарские. Поэтому непристойно чужую честь на себя брать. И мы повелеваем впредь князьям Ромодановским Стародубскими не писатися.
Князь Григорий Григорьевич от неожиданности даже открыл рот. Однако царь не стал дожидаться его слов, а, поднявшись с трона, удалился вместе с сыном.
В большой теремковой палате с посохом слоновой кости расхаживал боярин Богдан Матвеевич Хитрово. Новая шуба с царёва плеча была накинута поверх кафтана. Даже майская жара не могла заставить боярина перестать бахвалиться государевой милостью.
Рядом с Хитрово шли подьячий Воробьёв и дохтур Стефан, учёный немец.
В палате находились двести две девушки в возрасте от пятнадцати до девятнадцати лет. Были они свезены на царские смотрины. Вначале девушек было двести, но потом патриарх вписал свою воспитанницу, а вслед ему вписал свою Матвеев Артамон. Ранее, при первых царях, на Москву сгоняли до двух тысяч и более отборных девиц. Ныне примут только отборнейших, одобренных усердием воевод. Выбор невесты — дело нелёгкое: девица-краса не просто царская радость, а мать будущих детей царских. Многие отцы, особенно из захудалых родов, которым улыбалось счастье возвыситься и разбогатеть благодаря красоте своих дочерей, мечтали попасть в родственники к царю. Были здесь дочери Кобылина и Ляпунова и князя Жироио-Засекина, кои заискивали перед боярином Богданом. Понимали, на которых упадёт его взгляд, какие окажутся отменно хороши, тех возьмут на Верх для царского смотра, но и неподошедших всё равно ждёт награда. А может, кто и из вдовых бояр заприметит. Лучшей из всех быть царицей.
Вчера их осматривали повивальные бабки, придираясь К каждой родинке или к самому незначительному пятнышку на теле. Им-то ведомо, где родинка украшает, а где приносит несчастье и болезни. Но более всего стыда натерпелись, когда лупоглазый немец Стефан проверял и ощупывал девушек. Затем он что-то сказал на ухо отцу Ольги Кузьминой-Караваевой, и того в беспамятстве и холодном поту вынесли из царёвых палат.
Девушки стояли в девичьих облегающих сарафанах и островерхих уборах, открывающих затылок с длинной косой. Когда девушка выйдет замуж, её косы соберут в женскую причёску и спрячут от посторонних глаз. Лишь муж сможет увидеть её простоволосую.
Боярин Хитрово, знаток женских статей, уже не раз прошёл вдоль ряда туда и обратно, отмечая, у которой руки худоваты, у которой плечи неладно спадают, волос не сильно густ, грудь необильна. Здесь было из чего выбирать и было отчего запутаться в выборе.
Наталья Нарышкина каждый раз замирала, когда подьячий и боярин останавливались рядом и рассматривали её. И уж очень удивилась, когда её имя было прочитано среди тех, коих оставляли, пока ещё до времени, в царёвых палатах. Остальные, почти две трети, уже сегодня должны были с подарками отбыть восвояси.
Ниже Нижнего Новгорода Волга так раздвигает друг от друга свои берега, что её берег в тихую погоду почти незаметен. На правом берегу за изгибом возле кромки леса стоит деревня — не деревня — пять избушек. Восемь взрослых мужиков, три бабы всё, что осталось во владении дворянина Ваньки Румянцева. Да и то одну бабу пришлось умыкнуть у гулящих людей. Осип, муж её, присматривал за ней, чтоб не убёгла.
Три века назад предок Ваньки боярин Румянец помог великому князю Василию Дмитриевичу Московскому захватить Нижний Новгород. Местные тогда многие величали его предателем, но он не был таковым, одним из первых поняв, что сила Руси в единстве. Сын его Васька, когда бояре, выставляясь друг перед другом ёрничали, говоря: «Мой предок прибыл из Грецкой земли, а мой — из Седмиградской, а мой — из варяг», всегда отвечал: «А я — истинно русский». На это однажды Сабуров ответил: «Истинно русские землю пашут».
Его пророчества скоро сбылись. Васька Румянцев, как и князь Юрий Звенигородский, не верил, что Василий Тёмный — сын великого князя Василия Дмитриевича[65]. Софья Витовтовна[66], коей Бог, видно, за грехи посылал слабых детей, которые сразу умирали, более десяти лет не рожала, а затем, когда и муж с ней почти перестал жить, разродилась здоровеньким мальчиком.
Оказавшись в лагере Шимяки, Румянцев поддерживал его до конца, за что был лишён всех вотчин. С тех пор Румянцевы перебивались с хлеба на квас. На Руси не любили правдоискателей.
Ванька сидел на пригорке и смотрел на реку, когда увидел с дюжину конных стрельцов. Впереди ехал молодой красивый сотник. Увидев Ивана, он крикнул:
— Эй, мужик, чьей-то деревенька будет?
— Моя.
— Энто как?
— А вот так, я — сын дворянский, Иван Румянцев.
— А чё ж голодраный такой?
— Не всем же в хороше разъезжать.
— Ну, коли ты дворянин, не покормишь ли ты царёвых людей?
Иван поднялся, направляясь к крайней избе. Стрельцы последовали за ним. Они вошли в дом.
По устоявшимся обычаям, печь стояла у той же стены, в которой был вход, слева от двери. Устье печи было направлено к противоположной входу стене. Возле устья располагалось всё потребное для приготовления еды. Это место называлось «бабий кут» или «середа» избы. В правом углу напротив входа стоял стол и лавки. Верх угла был заполнен образами, висела лампадка. Это был красный угол, где сидел хозяин и куда сажали почётных гостей. Неподвижные, приделанные к стене лавки этого угла по бокам украшались резными коньками. Между печью и стеной были полати, на которых одновременно могло спать человека два-три. Справа от двери стояла лавка для шапок и сундук. Это была вся обстановка, оставленная отцом Ивану Румянцеву.
Вслед за стрельцами в избу пришли и все жители деревни. Не так часто что-то нарушало обыденный порядок их жизни.
— Ты хоть бы ендову на стол водрузил да караваем приветил, — обратился сотник к Ивану, снимая шапку. — Мы оплатим.
— Обижаешь, царёв человек, нам твои деньги не надобны. Бабы сечас накроют на стол.
— Да будет щедра рука дающего, а всяко деяние приемлю я во благо, — произнёс сотник, перекрестясь на образа.
62
63
64
65
66