А тут ещё князь Иван Михайлович Милославский под братьев её подбирается, в невиданном обвинить хочет. Будто бы они затевали заговор с целью убить государя. От всего этого выть хочется, но нельзя, и дети, и братья, и те вельможи, что при её дворе, все на неё смотрят. На неё да на маленького Петрушу. Для многих он как надежда на возвышение. Правда, таких вельмож горстка.
Дверь открылась, и в покои вошёл званный ею Фёдор Юрьевич Ромодановский. Царица подозвала его ближе и допустила до руки. Они разговаривали тихо, вполголоса, никто не слышал о чём. Лишь Пётр крутился у ног матери. После чего незаметно исчез, выйдя тайным ходом, о коем братец ему поведал, и ближними переходами пробрался в покои брата-государя. Их разговор остался тайной, но утром на следующий день государь Фёдор Алексеевич объявил, что он не хочет уподобляться царю Ивану Грозному, и коли будут казнены братья Нарышкины, он не сможет смотреть в глаза царице Наталье Кирилловне, что оба брата лишаются всех должностей и званий и отправляются под опеку своей царственной сестры, а сыскное дело по ним прекращается.
После этого объявления было заметно, как изменился в лице боярин Милославский. Царевна же Софья в тот день рвала и метала. По её приказу было выпорото полдюжины слуг, а двое выгнано взашей.
Пустота опять заполняла душу Андрея Алмазова. Он завидовал брату Семёну, который был загружен работой в Посольском приказе и вместе с Тяпкиным и Ивановым готовил новый договор с Польшей. Андрей попытался помириться с сестрой Лариной, но та не впустила его в дом, разозлившись, он уговорил сотника Соловьёва нести за него службу и, выставив ему в честь этого обильный стол, отбыл в Вологду. Почему именно туда, он и сам не знал, но туда его тянуло какой-то неведомой силой.
Взяв с собой спасённого когда-то и впоследствии крещёного татарина Василия, тридцатого июня он покинул Москву, выехав разодетым барином. Он ехал на самой высокой своей лошади, в самом лучшем кафтане, при сабле в серебряных ножнах, как будто напрашиваясь на то, чтобы на него напали разбойники и ограбили. Как бы выпрашивая: «Ну, намните, намните мне бока». Однако без всяких приключений на следующий день под вечер Андрей достиг города.
Вологду нельзя было спутать ни с одним другим городом. Да, резные ставни, резные украшения есть везде, но здесь они есть даже у последнего нищего. Резьба по дереву — промысел вологодцев. Да купечество перевозит товары между югом и севером, от Архангельска до Астрахани. Но не каждый в Вологде купец, остальным тоже жить чем-то надо. Да вологодские лодейщики поднимаются по Северной Двине и спускаются по Волге, служа между ними волоком, но не каждый в Вологде и лодейщик. Люд весь разный, но работящий.
Остановился Андрей в доме купца Анохина, у которого скупал сукно почитай уже лет десять. Дорогому гостю отвели всю угловую часть дома. А перины застелили, кажется, мягче и не бывает. С дороги Андрей уснул почти сразу, не ужиная, и проспал долго, часов до десяти утра. Завтрак был сытен, с обилием мясного. Пост кончился. Второго июля самый мясоед. Андрей только приступил к завтраку, а в это время в окошках потемнело. Не долго думая, он выскочил на улицу. Впоследствии до конца своей жизни он говорил, что «зрил силу Господню». Огромная грозовая туча, чёрная как ночь, от края до края, медленно ползла на город, закрывая собой свет. Вся природа притихла, в небе не было ни одной птицы. Туча всё больше заполняла небо и высвечивалась тёмно-фиолетовым светом. И тут прозвучал первый раскат грома. Он оглушил Андрея. Люди, бросившись по домам, закрывали ставни, двери, запирали ворота. Ветер налетел шквалом, ломал деревья, ветки, выворачивал незакрытые калитки.
Андрей, прижимаясь к забору, прошёл к близстоящей церкви и, увидев, что она не закрыта, поднялся на колокольню. Здесь ветер был ещё сильнее.
Первые огромные капли ударили по крышам, и тут же ливень обрушился стеной, а туча окончательно закрыла небо. Молнии прорезали тьму, рассекая небо напополам. Ветер неистовствовал всё сильнее и сильнее, срывая крыши с домов, разваливая овчарни и загоны. Вот молния ударила в огромный дуб и расщепила его на несколько горящих частей, но ливень тут же загасил их. Вот огромную сосну вывернуло с корнем и уронило на дом, что у леса. Земля пропиталась водой. Улицы походили на речные потоки, а грохот от грома был ужасен. Вот новый удар, и молния поразила дом на косогоре. Вспыхивает всё, что может гореть, но тут же огонь заливает ливень. Он не стихает. Вот под напором воды и ветра рухнула крыша ещё одной овчарни, подавив овец. Дома, что в овраге, вода уже скрыла, и те, кто в них жил и оказался дома, наверняка утонули.
Вологда напоминала преисподнюю без огня. Господь карал водой.
Ужас виденного поражал. Андрей стоял на колокольне, привязав себя к решётке, чувствовал, будто находится посреди реки. Казалось, этот день никогда не кончится.
Лишь под вечер ливень и ураган прекратились, и Андрей, отвязавшись от решётки, измождённый вернулся в дом купца Анохина, который, наверное, единственный почти не пострадал в этот день. Всем остальным досталось с лихвой. Всю ночь все церкви в городе служили всенощную и отпевали покойников. Беды было непочатый край.
Разлив рек давно сошёл, и в Чигирине турок ждали со дня на день.
Пятого июля прибыл казак Максим Науменко, посланный наказным гетманом, который с достоверностью сообщил, что крымский хан, собрав пятидесятитысячную армию, дошёл до Ингула и соединился с армией великого визиря. Восьмого июля к десяти часам утра показался небольшой передовой отряд турецкой армии; пробирался вдоль дороги от реки Ирклии к городу, надеясь застигнуть врасплох русские караулы. Но те, своевременно заметив турок, отступили ближе к городу, когда же к ним присоединился отряд добровольцев из Чигирина, бросились на турок, которые после слабого сопротивления отступили.
Около полудня более шести тысяч человек перешли реку Ирклию и начали разбивать свой лагерь. Это был двухтысячный передовой отряд турецкой армии и четыре тысячи молдаван со своим господарем. Вскоре показались и остальные части, которых становилось всё больше и больше. Лагерь заполнял весь горизонт.
Два перебежчика из сербов-христиан сообщили, что на другой день появится и сам великий визирь с главными силами и пушками, коих число называлось до двухсот орудий.
К середине следующего дня стошестидесятитысячная армия со всех сторон окружила Чигирин. Прибывший великий визирь Кара-Мустафа-паша первым делом направил ультиматум воеводе Ржевскому с требованием сдачи крепости, только в этом случае он пощадит защитников. На что Ржевский ответил, «што пускай великий визирь выполняет то, што ему наказал его государь, он же, воевода Ржевский, будет сполнять то, што ему приказал его государь».
Занятая турками местность простиралась от реки Ирклии вдоль Тясьмина, не доходя двухсот шагов до старого вала.
Под вечер несколько пеших отрядов вступили в стычки с казаками, вышедшими на узкую дорогу на старом валу. Когда после начавшейся стрельбы с обеих сторон отовсюду начало сходиться всё больше турок, казаки отступили. Но им на помощь пришёл генерал Гордон с восьмью сотнями солдат, и они атаковали. Тогда подоспели полторы тысячи янычар, и под давлением больших сил турок Гордон с казаками отступил к городскому валу. Янычары хотели идти дальше, но двойной залп картечи их остановил. Турки привезли с собой вязанки соломы и травы и мешки, набитые шерстью, под прикрытием приблизились на расстояние восьмидесяти сажен от рва, тотчас же начали окапываться. Под утро они уже устроили на холме две батареи по семь пушек.
Десятого июля в турецкий лагерь прибыл гетман Юраська Хмельницкий с двумя сотнями казаков. Более он пока набрать не смог. Одной сотней командовал полковник Евстафий Гоголь, другой — есаул Тарас Сычь, а более при нём и старшины не было.
На военном совете в Чигирине решено было сделать вылазку из города и крепости. Четыре тысячи сто человек атаковали турок с двух сторон, те не ожидали такой прыти и отступили на холм. А солдаты тем временем засыпали две ближние траншеи и отошли в город.