Однако, когда очередь дошла до шкафчика кондуктора Людмилы Ивановны Колупаевой, даже видавшие виды оперативники были потрясены до глубины души: там не было ни журналов, ни презервативов. А вот «заначка» была! Всё пространство шкафа было аккуратно заполнено золотистыми золотыми слитками…
* * *
Вместо гражданки Колупаевой сержанты Пищаев и Басьян обнаружили в её однокомнатной квартире восемнадцать лиц таджикской национальности — пятерых взрослых лиц и тринадцать грязных и оборванных детских.
Как выяснилось из разговора с перепуганными таджиками, по-русски они не понимают. Однако, вскоре в квартире появился девятнадцатый таджик, Петя, глава семейства, с которым милиционерам удалось побеседовать.
Оказалось, что Людмила Ивановна брала с таджиков баснословную плату — тысячу долларов в месяц, угрожая сдать несчастных беженцев в милицию, поскольку жили они в Горноуральске безо всякой прописки.
Бедным таджикам приходилось торговать героином, а их детям — петь и побираться в трамваях, чтобы алчная русская старуха хотя бы на месяц оставила их в покое.
Где жила хозяйка, беженцы не знали, поэтому оперативники принялись методично обходить соседей.
Дверь в квартире № 137 открыла пожилая женщина и на вопрос, когда она в последний раз видела свою соседку, ответила:
— Дак надысь видала! У её в квартире какжик живет али зибарджанец, Петя ли Вася ли, — кто знат, а Людмилка-то с его деньги берет…
— А вы хорошо её знали… то есть, знаете? — осторожно спросил бабуську сержант Пищаев.
— Людку-ту? Дак сколь лет живу, столь и знаю. А чё с ей стряслося-то? Мы ить подруги с ней, я завучем ишшо робила, а она училкой простой у меня. Ух, я её гоняла по первости-то, а потом ничо, сдружилися. У нас в аглицкой-то школе учителя сроду дружные! Слыхали, небось, про нашу тринадцату школу-ту, сынки? А чо сделалося-то с ей?
— Она пропала… э…
— Евдокией меня кличут. Евдокия, стало быть, Порфирьевна…
— Так вот, Евдокия Порфирьевна. Вашу подругу, Людмилу Ивановну, похитили… Похитил мужчина…
Лицо старушки омрачилось.
— Ишь, значит, как… Да, подруженька, удружила. Как, значить, чай с кисленьким вареньицем, так это вместе, а как мужчина — так, значить, её одну! Вот оно бабское гнилое сердце-то! Тьфу, сволочь! И знать её не знаю, так ей и передайте, и мужику еённому!
И Евдокия Порфирьевна с треском захлопнула дверь перед носом ошеломлённого Пищаева.
* * *
В результате двухдневных поисков в руках у милиции оказалось триста килограммов золота и два плевка.
Поскольку других следов Людмилы Ивановны Колупаевой обнаружено не было, полковник Стригун объявил общегородскую операцию «Вихрь-антибабушка».
В рамках операции оперативники с фотороботами в карманах обошли все места, где любят бывать бабушки — дворики и скверики со скамейками, поликлиники, аптеки и булочные. В одной из булочных был задержан маньяк, который как раз покупал связку бубликов, чтобы их изнасиловать.
Всего в течение следующих трёх дней было задержано и проверено свыше двухсот старушек, торгующих семечками. После проверки всех, конечно, отпустили, но конфискованных семечек в отделе скопилось мешков тридцать…
Глава 33
Повязали Людмилу Ивановну на вокзале. Можно сказать, что милиционерам повезло: поезд, на котором Колупаева собиралась уехать из Горноуральска в Швейцарию, опаздывал, и в ожидании его Людмила Ивановна ловко затесалась в группу торгующих на привокзальной площади пенсионерок. Открыв специально приготовленную сумку, беглянка достала оттуда варёную курицу, пару пирожков и упаковку сосисок.
Покупателей в этот час было немного, поэтому можно было не беспокоиться, что её кто-нибудь обнаружит.
— С чем пирожки, мамаша? Не с человечинкой? — раздался над головой у злодейки насмешливый голос. Подняв глаза, она увидела весёлый, но жёсткий взгляд одетого в штатское лейтенанта милиции Алексея Медведева.
— Что ты, милок! Пирожки свежие, с картошечкой, я вот тебе сейчас горяченький достану, — бабка потянулась к сумке, на дне которой лежал пистолет «Беретта».
— Не трожь сумку, сука! — быстро среагировал оперативник и схватил «торговку» за руку. — Стой тихонько, сейчас тебя упаковывать будем…
В следующий момент резкий и дикий, какой-то нечеловеческий крик вырвался из груди старой женщины. Она повалилась навзничь в привокзальную грязь и забилась в страшных конвульсиях. На губах её показалась пена.