Глава#12
— Скажи, дедушка, как там на небесах?
— Прекрасно. Я гуляю по пурпурно-черного цвета лугу и срываю звезды.
Она была из тех хладнокровных женщин, которыми дедушка пугал Пашку. Той, кто не знала жалости и не испытывала ни малейшего сострадания к осиротевшим детям. Настоящее чудовище, ломающее нашу хрупкую волю. Она курила пахучие сигары и просила нас убраться, если же мы закашливались от едкого дыма. Любое нарушение ее правил влекло за собой неминуемое наказание. Жестокое наказание. Полностью лишенная страха, она самостоятельно присвоила себе звание хозяйки. Она управлялась с нами, как с жалкими марионетками, решив, что имеет на это право. Она была послана нам в наказание за прошлые грехи. Она — двоюродная сестра дедушки Федора. Она — наш новый опекун.
Ранее я ничего о ней не слышала. Дедушка никогда не рассказывал про своих родственников, разве что упоминал Аркашку. К большому сожалению, Клавдия не имела ничего общего с добродушным братом дедушки. Я вот только не могла понять, что двигало ею, когда она согласилась свалить на свои «хрупкие» плечи столь тяжелый груз в виде двух болезненных подростков. Явно не сердоболие. Ее дети давно выросли, а значит, желание обзавестись семьей — тоже отпадало. Да и жилье у женщины было — она не упускала возможности похвалиться своим двухэтажным «дворцом» с окнами из красного дуба и крышей из высококачественного шифера. Что ж, покинуть такие комфортабельные условия было невероятной жертвой.
Клавдия переехала к нам в дом несколько дней назад, и уже успела освоиться. Причем, с завидной легкостью. Поначалу она показалась мне обычной женщиной с вызывающей прической и старомодным стилем. Ее выкрашенные хной рыжие волосы ослепляли глаза, а яркое одеяние походило на маскарадный костюм. В остальном, Клавдия была похожа на типичную сельчанку, лет так пятидесяти, потрепанная долголетней работой и, в целом — жизнью. Впрочем, о ее скверном характере нам предстояло узнать уже на третий день совместного проживания.
— Что вы делаете?! — изумилась я, когда все дедушкины вещи полетели на свалку.
Женщина развела внушительный костер, сотворив из нашего двора мусоросжигательный завод. Черный дым клубами поднимался в воздух, воняло гарью, отчего бедная Каштанка спряталась в своей будке.
— Освобождаю дом от хлама, — непринужденно пояснила Клавдия, поражаясь моей недогадливости. — Разве не видно?
Подскочив к ней, я вырвала из ее рук коробку, в ней остались лежать дедушкина рубашка и охотничий фотоальбом.
Выпрямившись в спине, женщина усмехнулась и подожгла сигару.
— Зачем тебе эти тряпки?
Меня окутала сильнейшая злость. Она даже не попыталась показаться виноватой.
— Это не тряпки. Это дедушкины вещи.
— Думаю, Федор в них больше не нуждается. Ведь, он умер, а значит, старое тряпьё ему больше ни к чему.
Мои внутренности скрутило.
Мне было пятнадцать, и я побаивалась открыто хамить взрослым.
Лапа. Хвост. Протухший глаз. Лучший друг твой — унитаз. Клюв. Ноздря. Кишки селедки. Диарею моей тетке. Ключ. Замок. Язык.
— Эти вещи нужны мне, — прорычала я, вернувшись в реальность.
Ее губы расплылись в улыбке, отчего лиловая помада разошлась на трещины.
— Хорошо, оставь себе. Но учти, все должно лежать на своих местах. Если вещи будут разбросаны, они сразу же отправятся на свалку. В доме должен быть идеальный порядок.
Я нахмурилась.
— Мы — не грязнули, глупый намек.
Нахальная дама дернула плечом.
— Как скажешь, — Клавдия нарочно выпустила струю дыма мне в лицо. Табачный дым смешался с запахом дешевой помады. — Я не позволю устраивать из нашего дома помойку.
Тогда она сказала: «нашего дома». Пройдет еще несколько недель и этот дом перестанет быть «нашим». Он станет только «ее». Ее собственностью. Однако, лишь на словах, потому что документально Клавдия не имела на него никакого права. Это пока что.
Совсем неудивительно, что эта женщина поладила с Соколовой. Эти злыдни быстро нашли общий язык. Как ядовитые змеи эти «пресмыкающееся» сплелись в один плотный клубок. Особенно Жанну устраивала ее система воспитания. Ох, как же ей нравилось наблюдать, как я целыми днями ношусь с ведрами, да швабрами. Мое мучение — мед на ее сердце.