Поглядели на меня Варвара Ивановна удивленно -- и вдруг засмеялись:
-- Ах, ты, -- говорят, -- сморчок этакой! Тоже кричать и стучать кулаком берется!.. Да ты посмотри на себя в зеркало -- на кого ты похож! Чучело огородное -- и то погрознее будет!..
А я как раз стоял против зеркала; невольно глянул я на себя -- и сразу весь мой кураж пропал. Наружность у меня, как известно, неказистая, и лицом и ростом я не вышел, такого человека, когда он и гневается, -- никто не побоится. Только смех один -- и больше ничего. И показался я тогда сам себе таким скверным, таким ничтожным, что самому противно было на себя смотреть: щуплый, маленький, какой-то облезлый, с лицом в кулачок, да еще пьяный, с красным носом и вспухшими глазами...
Все в голове у меня перепуталось. Злоба в сердце еще кипит, а сказать уже ничего не могу. Все слова выскочили из головы, только смотрю на мамашу и глазами моргаю. А мамаша еще издеваются:
-- Что, говорят, хорош?.. Пьянствуй больше, так, авось, Любка и в самом деле заведет себе любовника! И я нисколько не удивлюсь этому!..
В том, что они сказали, может и не было ничего ужасного, но следует принять во внимание мою душу истерзанную и притом еще пьяную, чтобы понять, каково мне было слышать эти слова. Хотел я им объяснить, что и пьянствовать-то я стал только потому, что Любовь Ивановна пренебрегают мной -- но не мог выдавить из себя ни одного слова. В груди что-то горячее ходуном заходило и в горле словно кол застрял, Только замычал я, совсем по звериному, и бросился вон из дому...
XI.
Пока я бежал по двору к своему флигелю -- в голове, как молотом, стучало: "Это кончить надо!". А что кончить и как -- одному Богу было известно...
Точно бешеный, ворвался я к себе в дом -- и прямо к спальне Любови Ивановны. Хочу дверь открыть -- дверь заперта, на замок и на задвижку. Забыл я в ту минуту, что сам же наказывал им запираться от меня, чтобы греха какого не вышло -- и злоба во мне пуще прежнего разгорелась. "Презирают меня! -- думаю: -- Запираются, как от злодея какого! Точно и вправду -- не жена они мне и я им не муж!.. Хорошо-с! Сейчас увидим, кто я им такой!.."
Дернул я дверь раз, другой. Слышу, Любовь Ивановна спрашивают:
-- Это вы, Кирилла Иваныч?..
-- Кому же еще быть! -- отвечаю: -- Отворяйте, что ли!..
-- Зачем вы так, Кирилла Иваныч? Что вам, нужно?..
-- А вот узнаете!..
Примолкли они там, а потом тихонько, жалобно так говорят, должно быть, очень уж испугались:
-- Опомнитесь, Кирилла Иваныч. Я вас боюсь...
Засмеялся я.
-- А вы не бойтесь, Любовь Ивановна. Не убью вас и не съем-с! Небось, кого другого пустили бы к себе в спаленку без страху, а супруга законного боитесь?.. Открывайте, говорю вам!..
Опять у них там стало тихо-тихо. Слышу -- тихонько плачут.
-- Не открою, -- говорят и всхлипывают, как малое дитя.
-- А, -- говорю, -- если так, то уж не взыщите!..
Человек я слабый, хилый, как посмотреть на меня, а тут -- откуда и сила взялась. Нажал я на дверь раз и другой -- и затрещала дверь, вот-вот с петель соскочит. Вскрикнули Любовь Ивановна, заметались по комнате, подбежали к двери.
-- Что вы делаете, Кирилла Иваныч, -- говорят с рыданием: -- Побойтесь Бога, если Он есть у вас в сердце!..
-- Был-с, да весь вышел! -- говорю: -- Кому, кому, а уж не вам Бога-то поминать!..
И опять на дверь напираю.
Слышно было, как они босыми ножками отбежали от двери и платьем зашелестели. А как дверь снова затрещала -- они слезно стали просить:
-- Подождите, сейчас открою. Только оденусь...
Да я не стал ждать, а собрался со всею силою, что только было во мне, и навалился на дверь, Замок лопнул, задвижка с гвоздями выскочила -- и дверь распахнулась...
Понимал я тогда только одно -- что надо мне с Любовью Ивановной что-то кончить, раз навсегда разрубить узел какой-то, а как и что сделать -- об этом у меня никакого понятия не было. И зачем я ломился к ним в спальню, что я хотел им сказать -- ничего этого я не знал, и все решилось тогда, когда я их увидел...
У них в спаленке горел на круглом столике у постели маленький ночничок с темно-зеленым стеклом, и в слабом свете его сначала я ничего не мог рассмотреть. Вижу только, что постель пуста, и Любови Ивановны как будто в компасе и нет. Только вглядевшись в полумрак, увидел их недалеко от себя. Они стояли, прижавшись к углу, в одной рубашечке, закрыли ручками грудь и смотрели на меня с таким ужасом, как будто я, "этакой сморчок" -- как сказали обо мне Варвара Ивановна, в самом деле мог им, быть страшен...