На рассвете отвели нас во флигель и оставили одних. Любовь Ивановна были ни живы, ни мертвы. Пришли в спальню, сели на постель, ручки сложили на груди, точно на молитве, и застыли, совсем как статуя мраморная. Глаза у них большие-большие, и смотрели куда-то мимо всего, и как будто ничего не видели. Только губки у них дрожали, как у младенца, который хочет заплакать...
О чем-то долго думали они -- обо мне, видно, совсем забыли. И стало их личико светлеть, точно изнутри огнем засветилось, глазки засияли, а на устах заиграла нежная, любовная улыбка...
Посмотрел я, посмотрел на них -- и в сердце моем закипела ревность, как змея подколодная, к сердцу присосалась, лютая. "Ага! -- сказал я себе: -- Любовь Ивановна думают о своем возлюбленном!.." Потемнело у меня в глазах, не взвидел я свету. Подошел, взял их за ручку, сжал крепко.
-- Что же, говорю, Любовь Ивановна, доколе нам сидеть так-то, время золотое терять по-пустому?..
И как только язык у меня повернулся сказать такое? И как только дерзости у меня хватило взять и жать их ручку нежную?..
И больно мне было, и жалко их, и злоба дикая душила за горло -- все вместе...
Потянул я их за ручку к себе, а они вздрогнули плечиками, поднялись, глядя на меня испуганно и жалобно, и вдруг -- упали передо мной на пол и головкой склонились низко-низко, до самого пола.
Мне, псу смердящему, в ноги они поклонились! Как вспомню об этом -- сердце в груди переворачивается!.. Уж как должно быть горько и страшно было им в ту пору, бедненьким!..
-- Кирилла Иваныч! -- сказали они, заливаясь слезами: -- Богом молю вас -- не троньте вы меня!..
Что ж тут было делать?.. Вся злоба моя пропала, сердце словно растаяло. Поднял я их, посадил на постель.
-- Бог с вами, говорю, Любовь Ивановна. Только как же быть-то, ежели вы -- моя супруга, а я, извините -- ваш муж?.. Ведь, надо мной смеяться будут! Да и мамаша ваша что скажут?..
А они заливаются, плачут, фатой подвенечной глазки утирают, и ничего больше не говорят, а плечики их дрожат, как в лихорадке...
Подумал я, подумал, развел руками.
-- Эх, говорю, Любовь Ивановна! Уж какая бы сладкая жизнь была у нас с вами, если бы вы хоть чуточку любили меня! А уж я люблю вас так, что и сказать невозможно!.. Да что и говорить!.. -- махнул я рукой, отвернулся, не выдержал -- сам заплакал: -- Пусть будет по-вашему. Только мамаше ничего не говорите, а то рассердится и на меня, и на вас...
Утерли они глазки, протянули мне ручку и тихонько сказали:
-- Спасибо...
А я поцеловал их ручку -- и то уж много для брачной ночи такого ничтожного, никудышного человека.
-- Не на чем-с, -- сказал я, и не утерпел, прибавил: -- Не моя -- ваша воля...
Они сидели на постели совсем слабенькие, ручки уронили, головку к плечику склонили. Как ни обидно мне было, а жалость опять взяла свое.
-- Дайте, говорю, Любовь Ивановна, я хоть помогу вам раз-деться. Не управиться вам самой...
Но они испугались, застыдились. Тихо сказали:
-- Не надо, Кирилл Иваныч. Я сама. Вы идите...
Куда мне было идти -- из своего дома, от своей жены?..
V.
Так странно, непонятно все это мне показалось. Вот я женился, повенчался в церкви Божией, при людях кольцами менялись, и батюшка назвал нас мужем и женой, -- а я не могу обнять и поцеловать мою жену, и в первую же ночь должен уйти от нее и не смею ничего сказать ей и даже прикоснуться к ней!.. Было ли у кого-нибудь такое, или это только я такой несчастный, бесталанный?..
Ничего больше я не сказал им, вышел из спальни, притворил двери. "Что ж, думаю, некуда мне отсюда идти, тут и околевать буду у ихней двери..." И лег я, как собака, на полу, у порога и заплакал горькими слезами, проклинаючи свою жизнь и час моего рождения. Но плакал я тихонько, чтобы Любовь Ивановна не услыхали и сон свой не встревожили. А потом заснул...
Да, видно, не долго я спал. Чувствую, кто-то рукой меня по плечу как будто гладит. Проснулся -- Любовь Ивановна стоят надо мной, уже причесанные, одетые, в светленьком платьице. Это они ручкой меня трогали, чтобы разбудить...
Вскочил я, не помню и не понимаю -- где я и что со мной. А они, потупившись, тихонько сказали:
-- Зачем вы тут легли, Кирилла Иваныч?.. Идите, лягте на мою постель, я уже больше не буду спать...
Горько мне стало от их жалости ко мне.
-- Нет, уж, говорю, Любовь Ивановна!.. Где уж мне -- да на вашей постельке!..
Посмотрели они на меня так серьезно, бровки сдвинули. Потом вдруг положили мне руку на плечо и тихо спросили:
-- Вы сердитесь на меня, Кирилла Иваныч?..
И у самих слезы на глазках заблестели...