— Поясните, пожалуйста, — попросила Амико.
— Не вопрос. Но сразу предупреждаю, как это обожает наш каплейт: крепитесь, худшее впереди. Надежды на то, что нас найдут и спасут — ноль процентов, ноль десятых. Сами видели, многих пленников убили. Часть — как вас — начали растаскивать по сторонам. Наших морпехов было всего два отделения, найти и собрать всех они были не в состоянии, тем более, что пришлось вовсю рубиться — бандюков-то было сотни две, да и еще подваливали. Так что никто сейчас точно не может там, куда вывезли пассажиров, сказать, кто погиб, а кто выжил, но остался здесь. Так что вас, скорее всего, запишут в погибшие. Меня наверняка тоже. Как бы ни хотелось, завалиться сюда со спецоперацией еще раз никто больше не рискнет — ни наши, ни мерикосы. Бирманцы стоят на ушах, посбивают всех. У них ведь даже МиГ-29 есть где-то. Так что спасение утопающих — дело рук самих утопающих.
— Это что, нас просто бросили?! — возмущенно и испуганно воскликнула Кейко, в сердцах описав недоеденным брикетом полукруг.
— И что же мы намерены делать? — спросила Амико.
— Что значит, «бросили»? Краснознаменный Тихоокеанский флот — в моем лице — эффективно обеспечивает эскортирование освобожденных заложников… даже если сам он об этом и не подозревает, — усмехнулся Иван. — Поскольку в Бирме идет страшная заваруха и резня, единственный разумный выход — уносить ноги общим направлением на юго-восток. Куда-нибудь да выйдем. Может, в Лаос, может, в Таиланд, а то даже и в Китай. А вот брать ли тебя… — указал он пальцем на Кейко и усмехнулся, — …я еще подумаю. Если не перестанешь обкладывать хентаями.
Совсем недавно переставшая зеленеть Кейко побледнела, и Амико тут же поспешила успокоить ее:
— Я думаю, матрос-сан шутит. Он, похоже, склонен шутить. Это несколько неожиданно, если честно. Мне всегда казалось, что русские обладают более тяжелым менталитетом.
— После «Преступления и наказания» я вас вообще боюсь, — подала голос Кейко, глядевшая на Ивана как кошка на бульдога.
— Да уж, «матрос-сан» такой шутник. Просто животики со мной надорвете, — тяжело вздохнул Иван, очевидно, сдаваясь. — И лучше всего у нашего брата-русака получается кирпичи головой колоть, тут ты права. Надо признать со всей откровенностью. Только вот интересно, «тяжелый менталитет», это как, по-твоему? За бабушками с топором гоняться?
— Простите, если я звучу оскорбительно, — склонила голову Амико. — Однако мне всегда казалось, что русские более… хм… — она замялась, подыскивая нужное слово. На помощь пришла Кейко, дерзко проговорившая:
— Злобные.
— Да всякие бывают. Злобные, конечно, тоже. Чего уж там обижаться. Особенно если вспомнить вчерашние наши гладиаторские бои и гуро…
Иван не стал грешить против объективности или злиться на нахалку. Прожевав свой брикет, он устало потянулся и, словно спохватившись, расстегнул ремешок забытой на голове каски. Теперь его лицо являло собой странный контраст — подбородок, щеки и область вокруг глаз, вымазанные кровью, грязью и остатками маскировочной пасты, пересеченные дорожками от стекавших капель пота, и лоб, прикрытый козырьком и оставшийся чистым, хотя и сильно загорелым. Слипшиеся неаккуратными сосульками, тоже сильно выгоревшие на солнце русые волосы оказались длинноваты для образа крутого бритоголового битюга-спецназовца.
— Хм… — задумалась Амико, аккуратно доев свой брикет. — Вы вдруг стали похожи на маску-отобидэ…
— Это она так намекает, что вы грязный как не знаю что, — снова подала голос Кейко. — Сходили бы, что ли, умылись.
— «Отобидэ»? Ну и словечко. Впрочем, рожу и впрямь надо умыть, а то, как в унитаз нырял. Спасибо, что напомнила, Кейко-тян. Кстати, у тебя родственники не из Австралии? С ехиднами не породнились?
— Не знаю никаких ехидн, — нервно ответила Кейко.
— Это такие вредные зверьки с колючками. Есть правда, ненормальные, которые от них торчат… мне, правда, больше нравятся котята.
Засельцев встал, пошатнулся — даже его силы были на исходе — и скрылся в зарослях. Не забыв прихватить автомат, естественно.
— Кейко-тян, — обернулась к подруге Амико, когда русский скрылся из виду. — Я понимаю, что это у тебя нервное, но перестань так реагировать на этого человека. Нам предстоит вместе с ним долгий путь, и лучше его не сердить.
— Я понимаю… — уныло ответила та. — Но он такой… такой непонятный. У меня от него мурашки по коже! Стоит ему взглянуть этими гайдзинскими дьявольскими глазами — сердце замирает! Надо же мне как-то защищаться… Как вот тебе не противно, когда он тебя хватал своими окровавленными лапами, а?