— Верим, что ты несчастна, — ласково сказала ей Рада, — но поведай нам свое горе, и мы постараемся утешить тебя.
— Не надеюсь я на утешение, но, быть может, мне станет легче, если расскажу вам о своих страданиях… Слушайте же!
Родилась я в селе Струмица, в Македонии, и была счастлива в детстве. Я не расставалась со своей младшей сестрицей Радкой. Целыми днями играли мы с ней в нашем большом саду, не зная ни горя, ни забот… Ах, как скоро прошло то счастливое время!..
Рада слушала гостью, не сводя с нее глаз.
— Однажды ночью, — продолжала старая женщина, — я проснулась от громкого плача. Сестра моя Рада прижалась ко мне и закричала: «Сестрица! Отца с мамой убивают!..» Я онемела от испуга. В эту минуту в доме зажглись свечи, и при свете их я увидела — о боже…
Слезы душили несчастную, она едва могла говорить.
— Я увидела, продолжала она, вытирая слезы, — что отец и мама… посажены на кол… и жалобно стонут… Я закричала и потеряла сознание…
Рада, с жадностью ловившая слова гостьи, бросилась к ней, обвила ее руками и, вся в слезах, воскликнула:
— Сестрица!.. Стоянка!.. Вот когда привелось нам свидеться!
Вылко и все остальные смотрели на них, потрясенные.
— Теперь я все вспомнила! — сказала Рада, целуя и обнимая сестру. — Когда милая моя сестра потеряла сознание, я подумала, что она умерла, и стала кричать и плакать. Вдруг чья-то большая огрубелая рука зажала мне рот, кто-то завязал мне глаза и понес из дому. Я была ни жива ни мертва от страха… Наконец тот, кто нес меня, остановился и сказал: «Не бойся, Радка, мы спасены!» Он развязал мне глаза, и как же я обрадовалась, увидев, что это дядя Петко, добрый наш сосед. Я стала его обнимать. «Несчастное дитя, ты осталась сиротой! — горестно прошептал он. — Никогда больше ты не увидишь родного дома». А я даже не понимала, о чем он говорил, и только гладила его морщинистые щеки. «Пойдем, несчастное мое дитя!» — сказал он и снова понес меня куда-то.
Так мы дошли до леса. Не останавливаясь, дядя Петко громко свистнул, и навстречу нам вышли три молодых юнака… Наш путь оказался долгим, мы ехали почти неделю, пока, наконец, попали в Шумен. Там я и осталась… Там вышла замуж за Вылко, там родила Стояна и Велико…
Стоянка слушала рассказ сестры, замирая от счастья.
— Ах, сестра, сестра! — воскликнула она. — Жили мы в одном городе и не виделись!.. Да и как было видеться, ведь меня держали взаперти, словно птицу в клетке.
— О боже! — воскликнул Влади. — Весь наш род, все наши родные терпели муку от проклятых янычар и до сих пор терпят…
— И не мы одни, — перебила его Стоянка, — слушайте, я вам все расскажу, и вы сами увидите, что не одни мы терпим.
Как я очутилась в Шумене, не помню. Джамал-бей, главарь шуменских янычар, тот, что увез меня из Струмицы, стал принуждать меня перейти в турецкую веру; я ни за что не соглашалась. Он пугал меня плетью, грозил посадить на кол, отрезать руки и нос, — и все было напрасно; я решила лучше погубить жизнь свою, чем душу. Видя мое упорство, он оставил меня в покое, но принудил стать его женой. Не раз покушалась я на самоубийство, но всегда что-нибудь мешало. Должно быть, богу было угодно оставить меня в живых, чтоб я могла спасти другую жертву Джамал-бея.
При этих словах молодая красавица вздохнула и бросила на Стоянку взгляд, полный нежности и благодарности.
— Прошло целых десять лет, — продолжала Стоянка, — а меня все еще держали взаперти. Как-то ночью в комнату ко мне ввели молодую женщину с трехлетней девчуркой. Женщина эта была христианка. Несчастная! Она рыдала и хотела наложить на себя руки, но малютка, ее дочь, не отходила от нее ни на шаг. Как могла, я утешала несчастную, но она ничего не хотела слушать и только рыдала и рвала на себе волосы. Три года держал ее Джамал-бей в заточении, избивал, мучил, понуждая отречься от нашей веры. Но однажды, когда он истязал свою жертву на скотном дворе, явился какой-то высокий болгарин, кулаком сбил Джамал-бея с ног, подхватил измученную женщину и бросился бежать. Люди Джамал-бея погнались за ним, женщину не смогли вырвать, но отсекли этому болгарину руку…
— Да это же был мой брат, Иван! — воскликнул Петр и, прижав к груди юную красавицу, прошептал: — Доченька! Обними престарелого отца своего!
Молодая красавица, не понимая, что с ней творится, обвила белыми своими руками шею Петра и поцеловала его в морщинистый лоб.
— Да, ты — дочь моя, ты — милая моя Пета, — твердил Петр. — Человек, вырвавший твою мать из рук Джамал-бея, был мой брат… Он принес ее ко мне… Влади! Иди сюда, обними свою сестру!