Наклонив голову, она сказала Педерсону и Бетси: «Благодарю вас», — и прошла мимо, к лестнице; Дэвид последовал за ней.
Выйдя из дверей больницы, они обогнули здание с той стороны, где в золотистом свете фонаря лежал пруд, миновали пруд и пошли по длинной улице, вдоль которой высилась стальная ограда Технической зоны. Все здесь было залито мощными лучами прожекторов; у ворот стояли часовые; ярко светились окна зданий; нарастали, стихали, сливались друг с другом шумы каких-то неутомимо работающих механизмов; изредка от здания к зданию переходили люди. Тереза и Дэвид шли по другой стороне улицы, они забрели сюда по чистой случайности. Они шли на запад, и наконец Тереза остановилась против здания казарменного вида с верандой по фасаду; из окон доносились звуки музыкального автомата.
— Что это за дом? — спросила она Дэвида.
— Сервис-клуб, — ответил Дэвид, указывая тростью на вывеску сбоку. — Здешний ночной клуб.
— Нам можно пойти туда?
— Можно, но в субботние вечера там очень шумно. Вам это не помешает?
Тереза сказала, что, пожалуй, не помешает, и они вошли. Ни одного свободного столика не оказалось, и они отошли в сторону и постояли немного. Потом Дэвид направился к стойке возле огромного холодильника и вернулся с двумя бутылками пива. Автомат играл не переставая, но компания человек в десять, расположившаяся в конце комнаты, время от времени затягивала песню, заглушая эту механическую музыку. Было полно народу, приходили все новые и новые посетители, и, допив пиво, Тереза и Дэвид ушли.
Дойдя до «Вигвама», Дэвид сказал, что побудет с Терезой, сколько ей нужно, или сейчас же уйдет — как она скажет. Минуту она молчала; просто стояла и словно в недоумении оглядывалась по сторонам. Дэвид увидел, что она вся дрожит, и она сразу же поняла, что он это заметил.
— О, Дэвид! — вскрикнула она и припала к его плечу.
Она рыдала так, что не устояла бы на ногах, если б он не поддерживал ее; он дал ей выплакаться; а потом они еще долго сидели в темноте на террасе, и Тереза говорила о прошлом и о будущем, в которое она еще недавно не осмеливалась заглянуть.
Чудесный день был воскресенье — ясный, тихий, насквозь пронизанный солнцем. Весна щедрым потоком разлилась по плоскогорьям, по крутым склонам и глубоким ущельям, она была в птичьих песнях и в цветочной дымке, затянувшей луга. Необъятное небо сияло и светилось, и пик Тручас красовался в сверкающем снежном уборе. Как всегда, на улицу высыпали дети, но сегодня, казалось, игры их были шумнее и голоса звонче обычного. К девяти часам в конюшнях не осталось ни одной лошади. К десяти часам стража у главных ворот отметила, что за пределы Лос-Аламоса выехало больше народу, чем когда-либо во весь этот год.
Но еще раньше, чем пустились в путь любители верховой езды, рыбной ловли и загородных прогулок, Тереза вышла из «Вигвама» и, быстро перейдя через дорогу, вошла в больницу. Никем не замеченная, она поднялась на второй этаж. Медленно прошла по коридору к палате Луиса, увидела Бетси, но никто не обратил на нее внимания, пока она не подошла совсем близко. Бетси посмотрела на нее, отвела глаза, снова посмотрела и покачала головой. Врач, которого Тереза еще не видела, отделился от остальных, тесной кучкой стоявших у входа в палату, и указал Терезе на кресло, стоявшее чуть поодаль, возле стола. При этом он не произнес ни слова; остальные переговаривались почти шепотом, — и она тоже не решилась заговорить.
Она просидела так минут пятнадцать. Все, что она видела и слышала, оставалось ей непонятным. Врачи входили в палату и опять выходили. Прошла мимо Бетси, бледная, с застывшим лицом, но тут же повернулась, подошла к Терезе и остановилась перед нею. Тереза встала; Бетси отступила на шаг и молча смотрит на нее. Она как-то странно покачивает головой — это не отрицание, не утверждение или укор, просто голова как-то странно вздрагивает или трясется, будто помимо воли Бетси; губы плотно сжаты, а на лице самые разные чувства, и ни одно не берет верх. Не похоже, что она сейчас заплачет или заговорит — она просто стоит перед Терезой, и голова ее так странно вздрагивает, а в глазах нестерпимая мука. И Тереза опять садится, вся дрожа от того, что она прочитала в этом лице и взгляде. Она вцепилась в ручки кресла и смотрит в одну точку. И пока она сидит так, за дверью, в палате вдруг раздается громкий, резкий голос Луиса: