— Я столько энергии потратил.
Началось.
— Пожалуйста, не говори так со мной. Разве я этого заслуживаю?
— Пошел отсюда, — грубо прервал я друга. — Тошнит от тебя. Тебя самого, - я шумно вдохнул в грудь побольше воздуха. - Тебя самого не тошнит от своего веселья? Его слишком много, пихаешь его везде и некстати, неужели так сложно отбросить в сторону свои тупые шутки?
- Юнги.
- Хосок, ты переигрываешь!
Хосок лишь коротко вздрогнул и просто молча стоял у окна, глядя на меня своими погасшими глазами. В его взгляде читалась печаль и вместе с ней достоинство, которое он никогда не ронял. Потому что он жил радостно. Он никому не позволял портить себе настроение. Потому что он был добрым, незлобливым, надеялся на лучшее.
— Хорошо, — Хосок проглотил комок в горле. Я знал, что он старается не принимать обиду, потому что «я не в порядке сейчас». Чон собирался уйти через окно, спуститься в палисадник по деревянной лестнице, которую мы приставляли к окну. Но он постоял еще немного, глядя на меня. И я раскололся.
— Прости меня, — это будто бы выговорил не я. Не может демон так быстро переключиться в режим ангела. Я подошел к Хосоку. Тот не убегал от меня. Я ощущал, что извиняюсь перед ним за что-то большее, чем те слова, что я наговорил ему при этой ссоре. «Простит или нет?» Я крепко обнял друга, так крепко будто близость наших сердец могла передать ему всю силу моего раскаяния.
— Я веду себя, как последняя тварь. Ты нужен мне.
Хосок молчал, он весь напрягся, огорченно вздыхал.
— Ты — кусочек мирной жизни, из которого должна вырасти вся мирная жизнь. Я один все порчу.
Хосок отвел меня от окна к кровати. Я посмотрел на него с грустью, а этот негодяй внезапно огрел меня по голове моей же собственной подушкой.
— Теперь я Кусочек Мира, а ты — Шуга. Здорово, да?
И мы вместе засмеялись. Как такого человека можно не любить?
Я сел на свой подоконник и попросил Хосока:
— Сложи для меня самолетик.
У нас с Хосоком был такой уговор: если кто-то из нас начинал думать о плохом, то Хосок сразу же складывал самолетик из бумаги, на которой мы писали все, что нас волнует, и мы вместе запускали его в небо. Сначала это казалось мне ребячеством, но этот метод оказался действенным.
Я поднялся и взял со стола бумажку и карандаш. Я вернулся на свой подоконник и начал быстро писать о своих сомнениях и страхах. Когда я закончил, я подал листок Хосоку. Тот быстро сложил из него бумажный самолетик. И мы вместе запустили самолет в сад, прямо в бабушкины розовые кусты с кучей шипов.
— Так, так их, эти проблемы!
После этого случая я старался загладить свою вину примерным поведением. В основном я просто сидел рядом с Хосоком и старался не ворчать на учителей, которые так много задают, но ближе к Новому Году мне предоставилась возможность проявить себя, как настоящего, преданного друга.
У семьи Ким были планы на короткие новогодние каникулы. Они собирались уехать в Сеул к родственникам и пожить несколько дней в столице. Но случилось непредвиденное — Хосок заболел. У Чона была высоченная температура, у него ломило все тело и болело горло. А уж каким Хосок заходился кашлем.
— Горе ты наше, — качала головой Ким Минсо. — С кем тебя теперь оставим?
Всей семье грозила опасность остаться на каникулы дома. Грустили и взрослые, и дети. И тогда-то я и пожертвовал собой и своим свободным временем ради лучшего друга.
— Я останусь с ним. Вы только врача ему вызовите. Я куплю ему все лекарства и посижу.
Мой акт самопожертвования приемные родители Хосока оценили. У них не было повода не доверять мне. Ругались мы с Чоном вне дома, так что репутация у меня была хорошая. Нам оставили денег, и я переехал к Хосоку на неопределенный срок.
Мой друг был совсем плох. Он лежал на высоких подушках, потому что иначе начинал сильно кашлять и мог задохнуться. Хосок рассказывал, когда ему становилось чуть лучше, что у него горит горло, очень тяжело дышать, невыносимо болят глаза. Большую часть времени я помогал другу делать ингаляции, отпаивал его чаем. Мне даже пришлось научиться варить говяжий бульон ради своего друга. По вечерам Хосоку было очень плохо. Он метался в кровати, беззвучно звал меня по имени и мерз. С той поры у меня вошло в привычку сильно кутать Хосока. Я ложился рядом с ним и читал ему вслух те книги, которые Хосок хотел прочитать, потому что у Чона болели глаза. Чаще всего это были те книги, которые мы вместе читали в детстве. Все это создавало такое праздничное, уютное настроение, которое, казалось бы, возможно испытывать только в детстве. Весь день перед праздничной ночью я трудился, не покладая рук, над новогодними кушаньями. Мне хорошо помогли рецепты бабушки, но я все равно дико устал тогда. Хосоку стало немного лучше, он выполз ко мне на кухню.
— Ты совсем не умеешь разбирать мясо? — Хосок смеялся и возился слабыми руками в лотке с мясом, отделяя от него жилки и жир. Чон повеселел, но все еще был бледным. Его сосредоточенное лицо было бледно-желтого цвета, глаза впали, вечные мешочки под глазами увеличились. Но Хосок все равно сидел на нижнем этаже квартиры вместе со мной. Я слышал, как щелкали суставы в его ногах, когда он выкручивал их под столом, но Хосок подбадривал меня сиплым голосом и помог приготовить праздничные пирожные.
В том году мы не смогли соблюсти некоторые новогодние традиции, но для детей это и не особо важно. Нам вдвоем было ничуть не хуже, чем в семейном кругу. Мы тогда объелись и смотрели новогодние фильмы. Я пел Хосоку песни, он пытался танцевать. Мы вручили друг другу подарки. Чон успел приобрести для меня стопочку CD-дисков, а я подарил ему новый рюкзак. Хосок упрашивал меня вывести его на улицу, чтобы посмотреть на ежегодное шоу и побродить по торговым центрам.
— Пожалуйста… Там так красиво. Никто не узнает, правда, — умолял меня Хосок, кашляя.
— У тебя будет осложнение. И у меня тоже будет осложнение. Осложнение отношений с твоими родителями.
— Пожалуйста… Этот праздник раз в году. Пожалуйста!
Нужно было видеть, как я кутал этого непокорного мальчишку. Возможно, я поступил неправильно, но я готов был все сделать, лишь бы этот живой огонь не угасал в его глазах.
Мы вышли на улицу, припорошенную снегом, и неторопливо пошли к ближайшему торговому центру. Хосок, не видевший света вот уже вторую неделю, был счастлив. Он подставлял лицо под летящие снежинки и вертел головой. Я накутал его, как капусту, и Хосок тяжко дышал под пятью слоями одежды. Я помогал другу идти. В торговом центре было красиво. Повсюду установили проволочные сакуры, горящие электрическими, розовыми огоньками. Своды полукруглой крыши тонули в море света, исходящего от многочисленных гирлянд. Люди сновали туда-сюда. Мимо нас несколько раз пробегали веселые девушки в ханбоках с белыми лицами и забранными в высокую прическу волосами. Хосок пританцовывал, вздыхал от восхищения и слабости, но уходить оттуда не хотел. Мне страстно хотелось что-нибудь еще подарить Хосоку. Мне быстро удалось разыскать то, что зацепило Хосока. Он замер возле полки с милыми, плюшевыми щенками. Ох, это было так в его духе.
— Какие ми-илые, — Чон сам завилял невидимым хвостом. — У меня когда-то был песик.
— У меня была собака и кот, который постоянно жрал.
— Ты рассказывал.
— Я знаю, но он был таким дебилом. Помнишь, я рассказывал, как он надел на шею пакет с мусором и бегал с ним по квартире, а за ним шлейф помоев тянулся?
Хосок засмеялся, и его смех перешел в кашель.
— До сих пор с этого смеюсь. Блин, я хочу этого песика!
— Какого именно? — Спросил я, разглядывая пушистых.
— Этого, — Хосок взял в руки щенка с торчащим, как у лисы, хвостом, треугольными ушами и глазами-бусинками. Я молча взял щенка в руки и пошел на кассу.
— Юнги, стой! Ты серьезно?
— Да, — я с удовольствием расстался со своими сбережениями и вручил свой второй подарок другу. Хосок меня чуть не задушил. Я лишь ущипнул его за щеку.
— Песик для моей псины.
Нужно было вести Чона домой. Когда мы шли домой, с набережной до нас долетали звуки музыки, крики людей и китайские фонарики, похожие на НЛО.