Чем выше мы поднимались, тем гуще становилась сень хвойных крон. Земля была усеяна крупными, пожелтевшими иголками и редкими листьями. Я глазами начал отыскивать здесь ягоды и грибы. Во мне проснулись детские инстинкты охотника и собирателя. Мы с мамой и Давон часто ходили собирать грибы и ягоды. Для этого приходилось далеко выезжать, но это того стоило. Юнги вытащил из кармана фотоаппарат и периодически останавливался для того, чтобы сфотографировать что-то чересчур красивое.
Мы желали во что бы то ни стало добрести до скалистой площадки, с которой бы открывался вид на Кванджу. И набрели на канатную дорогу. Я предложил Юнги прокатиться, вскакивая на зеленое сиденье и клича того, кто мог бы запустить механизм. Юнги сел сзади меня. Он не любил загораживать меня спиной.
Зажужжали механизмы, наши сиденья поехали вперед. Я восторженно воскликнул:
— Поехали!
Мы переговаривались с Юнги о чем-то смешном и незначительном, я тянулся руками к низко склонившимся к подъемнику пушистым лапам сосен и радовался жизни, пока не вспомнил о том, что скоро должен был наступить День Памяти. Я обернулся к Мину.
— Юнги, вы отмечаете День Памяти?
Мой друг отвлекся от фотографирования и посмотрел на меня.
— Конечно. Это традиция, но… Мне она не нравится, — Юнги теребил в руке чехол от фотоаппарата. — Мы вспоминаем маму, папу и брата. Бабушка всегда плачет. Я не люблю смотреть на то, как она плачет.
— Это тяжело? — Понимающе спросил я.
— Это тяжело, потому что я сам не могу заплакать. Мне очень стыдно перед родными за то, что я сижу с отстраненным видом. Так не должно быть, наверное, это же мои родные люди.
Юнги все продолжал говорить, а я чуть отвернулся и очень внимательно слушал. Мы с Юнги очень мало говорили о своих погибших родителях. Я оставил затею выудить из Юнги информацию. Возможно, если бы я рассказал ему о той самой ниточке, что связывает нас помимо нашей дружбы, он бы вспомнил о том, о чем я говорил бы ему. Но я не делал этого. Почему? Я пообещал себе жить дальше, никого не винить в произошедшем и… Юнги был так сильно привязан ко мне, что я не мог поступить иначе. Я хотел подружиться с ним и поговорить, но теперь разговор отошел на задний план. Я приобрел друга; я пропустил тот момент, когда еще мог хладнокровно говорить с ним об аварии, завоевав его внимание. Я упустил то время. Теперь я не хотел, чтобы Юнги вспоминал об этом. Я хотел, чтобы мой друг жил счастливо.
— Так не должно быть, — повторил Юнги тихим голосом. — Знаешь…
В тот день, 22 сентября, Мин необычно разоткровенничался передо мной. В течение почти пяти лет он почти ни разу не разговаривал со мной о своей семье и своем детстве. Наверное, мало что помнил или просто не хотел об этом говорить.
— Знаешь, в семье у меня было все хорошо, мне не на что жаловаться, — Юнги говорил почти книжной речью. Я внимательно слушал его, теперь уже повернувшись к нему спиной и навострив лишь слух. — Только в детском саду было так себе. Я помню, что мне в детстве всегда казалось, что там все только притворяются хорошими. Я же видел, что воспитатели в детском саду жалуются на меня тем больше, чем я старался быть скромнее и послушнее. Меня подозревали в каких-то подлостях, — голос моего друга надломился. — И я стал таким же подозрительным и действительно способным сделать что-то исподтишка, по-тихому. Потому что-либо ты их, либо они тебя, — звучно произнес Юнги. У меня по телу побежали мурашки. - Мне кажется, что система сломала меня с самого раннего детства, - Юнги засмеялся, но его смех скоро стих.
— А дома мне всегда было хорошо. Дом был моей крепостью, семья - надежной охраной. Мой старший брат был моим примером для подражания. Иногда между нами чувствовалось соперничество, но Чонки никогда не был высокомерным. Ему было интересно со мной. Чонки был умным, мне нравилось общаться с ним, слушать его умные речи. Наверное, больше всех я любил отца. Он был просто потрясающим, он научил меня многим полезным вещам. У меня всегда было к нему особенное отношение, - Мин вздохнул. - Лучше отца и желать нельзя. А мама… - Юнги сделал короткую паузу. - Мама поддержала мою любовь к музыке и отправила меня на занятия по специальности синтезатора. У нас всегда было в доме весело, а еще было много домашних животных, - мой друг вздохнул. - Я очень скучаю по своей собаке. В общем… Моя семья была хорошей.
Юнги перевел дух. Я слышал, как заскрипело под ним его сидение
— Но потом они погибли.
Канатная дорога замедлила свой ход и остановилась. Я слегка покачнулся на своем сиденье и спрыгнул с него. Я пребывал в смятении, которое растворял горный воздух. С плоского выступа горы открывался вид на Кванджу, подернутый легкой дымкой. Я на секунду забыл о том, о чем говорил мне Юнги, и прохаживался по скале. Мой друг тоже замолчал и достал фотоаппарат, чтобы заснять красоты, вид на которые открывался с горы.
Это ли не блаженство? То, что я испытал на вершине… Это не блаженство? Тогда что? Я будто бы всю жизнь скучал по чувству полета. Я раскинул руки в стороны и закружился на скале, радостно смеясь. Да, моя жизнь определенно стоила того, чтобы продолжать ее.
Юнги подошел ко мне, обнимая меня.
— Не свались с горы, я прошу тебя, — уговаривал меня Мин. Он и сам улыбался. Но вскоре подросток вспомнил о том, о чем говорил раньше. Он отошел от меня, глядя в бледно-голубую даль.
— Ты думаешь, я должен отпустить прошлое? Совсем? — Юнги перевел свой взгляд на меня.
Я кивнул в ответ.
— Да. Отпусти его в небо, — я улыбнулся лучшему другу. — Хочешь, я сложу для тебя самолетик? Ты напишешь на бумажке все, что хочешь отпустить, я сложу из нее самолет. И мы пустим его лететь далеко-далеко. Прочь от нас.
Болезненное выражение ушло с лица Мина.
— Правильно. Я так и поступлю, — Юнги вынул из рюкзака блокнот и вырвал из него листок, достал карандаш. Мин присел на камень и застрочил карандашом по бумаге, попутно рассказывая мне обо всем, что его тревожило много лет.
— Теперь у меня есть ты, есть бабушка. Бабушка мне и правда заменила мать. Она замечательная.
Я вновь напряг свой слух и сел рядом с другом.
— А я дурак, — рассуждал Юнги. — Я еще помню, что в тот день, когда родители поехали в Кванджу и разбились, я жутко не хотел ехать. Нет, с одной стороны я оказался прав, потому что я бы тоже, наверняка, умер. А с другой… Как я мог не хотеть поехать к бабушке? Я, — Юнги улыбнулся. — Я, похоже, тогда с родителями здорово поругался. Перед самым их отъездом. Да-да, - Юнги, кажется, начал что-то вспоминать. - Я не помню причины, честно, но я был так сильно возмущен. Может быть, даже я из-за этого не захотел ехать. Я сказал родным что-то. Что-то очень важное, наболевшее. А потом они разбились.
Мне стало плохо. Меня затошнило, кровь прилила к голове. Все эти годы я боролся с мыслью о том, что Юнги мог как-то повлиять на ход событий в тот день. А теперь он говорил, что он поругался со своими родителями, довел их до плохого состояния. В моей голове складывался ужасный паззл. Юнги был на месте аварии. Сомнений в этом у меня не было. Он… вывел из себя своих родителей? Стоит ли сомневаться в этом? Но подключим к моей теории дождь. Да. Да, точно. Юнги привел своих родителей в неадекватное состояние. Они не заметили нашей машины. Пострадали обе семьи.
На глаза наворачивались слезы. Я мельком взглянул на своего лучшего друга. Неужели это правда? Неужели это правда? Должен ли я сказать ему? Должен ли я…
— Все готово, — Юнги протянул мне листок, исписанный его мелким почерком. — Сложи для меня самолетик.
Я старался изо всех сил, чтобы Юнги не заметил того, как сильно мотыляет из стороны в сторону мои руки. Отточенными движениями я складывал самолетик. Юнги в упор смотрел на меня. На моем лбу выступил пот.
— Готово, — я протянул бумажную модельку другу, натянуто улыбаясь ему. Юнги взял в руки самолет и подошел к краю скалы. Кроме нас никого на этом плоском выступе не было.
— Я отпускаю свое прошлое. Пошло все прочь! — Мин сильно замахнулся и пустил самолет по ветру. Юнги долго наблюдал за самолетиком, парящим над темно-зелеными кронами сосен, а затем повернулся ко мне. Его лицо посветлело, Юнги был счастлив.