— В дождь приятнее спится, — вывел я догмат. Я медленно погружался в сон, хотя обычно днем не спал. Но сон в транспорте являлся исключением.
*
Сначала я не понял, что меня разбудило. Мне показалось, что у меня шумит в ушах и шум все возрастает и возрастает. Я резко сел, зашипев от того, что чертов ремень больно резанул мой бок. Я огляделся. Мама сидела за рулем хмурая, Давон тоже задремала. А по стеклам били мелкие капли. Даже дворники не справлялись с тем обилием воды, что лилось на нас с неба.
— И правда пошел, — я зевнул и поправил на себе толстовку.
— Да уж, — последовал незамедлительный ответ от мамы. — Нам стоит остановиться и переждать.
— Ты что, ты что? — Я даже испугался. — Мы же опоздаем!
— Мы можем позвонить. И я не думаю, что организаторы будут открывать фестиваль в такую погоду. Тоже подождут.
— Мам, а вдруг нет? — У меня сжалось горло и в голосе проскользнула жалобная нотка. Я ни в какую не хотел останавливаться. Но мама резонно заявила:
— Милый, я не хочу попасть в аварию. У меня в машине ты и Давон.
Я вздохнул и согласился с родительницей. К тому моменту дождь уже превратился в подобие тропического ливня. Такие сильные, кратковременные дожди не были редкостью в нашем климате. У меня даже существовала любимая песня, которую я любил слушать в пасмурные дни. Я вспомнил о существовании своего плеера и потянулся за своей сумкой, стоящей на полу. Но ремень, который задеревенел при моем рывке к своим вещам, не дал мне достать ничего. Я сердито заворчал и спустил ноги на пол, наконец-таки дотягиваясь до заветного рюкзака и вытаскивая плеер из его кармана.
— Совсем ничего не видно, — мама нервным движением притянула к себе карту автомобильных дорог, разбудив шуршанием страниц мою старшую сестру.
— Ох, дождь…
— Здесь должно быть поселение. Только как бы завернуть поудачнее, — мать вглядывалась в непроглядную завесу ливня.
Я попытался было помочь ей с поисками удачного кармана на обочине, но толку от меня было мало. Не было видно ничего. Поэтому я лишь опустил взгляд и вставил поочередно наушники в уши. У меня они были до жути неудобные, пластмассовые, от них быстро уставали уши, поэтому долго музыку в них я никогда не слушал. Я пытался закрепить выскальзывающие из ушей пластмасски хоть как-то, но у меня плохо получалось.
Пока я возился, я почувствовал, что мы медленно заворачиваем. Тогда я уже жалел, что мы не остановились раньше. Но мама — опытный водитель, она точно справится.
В конце концов, я закрепил наушники в ушах и с облегчением вздохнул.
И тут я почувствовал, как машина дернулась и затем с кошмарной силой сотряслась. От неожиданности я сильно уперся ногами в пол, а руками, которые не успели оторваться от моих ушей, обхватил голову и сильно зажмурился. Ненавистный мною ремень безопасности впился в мое тело так, что я забыл, как нужно дышать.
В моей голове за долю секунды пронеслись мысли о землетрясении, конце света и нападении неведомого. Но все оказалось проще. Скрежет металла превышал звучание музыки в моих наушниках в тысячу раз.
Я долго сжимался в комок, успев выкрикнуть за это время какие-то вопросы Давон и матери. Это испуганное положение и спасло мою жизнь.
Я медленно открыл глаза. Лучше бы я не делал этого. Никогда не делал.
Лучше бы я погиб в тот день вместе с моей семьей.
Меня вытаскивали из машины, а я кричал, чтобы сначала вытащили маму и сестру. От собственного крика у меня разрывалась голова. Страшнее того, что я увидел внутри салона нашего семейного автомобиля, не могло быть ничего. Мне казалось, что от ужаса у меня так сильно сузились зрачки, что я ослеп. Я пытался выцарапать глаза ногтями, рвал на себе волосы, тело тряслось и каменело в одно и то же время. Но своим криком я точно мог бы убивать.
— Девушка мертва.
Нет, нет, нет, нет… НЕТ!
— Вытаскивайте женщину, ее еще можно спасти.
Да, да, да, да… ДА!
У меня так болело мое тело… Так болело, будто бы я отчаянно пытался забрать боль моих родных себе.
Я вырвался из чьих-то рук, с размаху шлепнувшись в размытую ливнем грязь, и забился в истерике. Мои мышцы сокращались так, будто меня одолел столбняк. Но я все же кинул один, полный боли и ненависти взгляд на картину ДТП.
Из машины, с которой произошло столкновение, тоже вытаскивали ребенка. В его взгляде застыло тупое недоумение. Потом он тоже начал агрессивно отталкивать спасателей. Меня затрясло еще сильнее от тех невероятных злости и раздражения, что были в его глазах.
За что твоя семья покусилась на мою? Мы же просто ехали, мы никого не трогали, хотели уже остановиться. Почему вы так гнали прямо на нас? Мне больно. Больно…
Мое сознание поплыло. Я начал задыхаться. Мне наконец удалось оторвать взгляд от мальчишки. Силы покидали меня и последним, на что я уставился перед тем, как потерять сознание, стал желтый зонт, прибиваемый ливнем к дорожному покрытию. Желтый… Цвет солнца и надежды.
Как ты видел все это, Мин Юнги? Неважно. Я очень добрый. Я люблю людей. Мне очень страшно от того, что я кого-то ненавижу. Нет. Не хочу, не хочу! Поверь…по…
*
-…верьте мне, — я упал духом. Мои глаза невыносимо щипало от слез. Это все еще я, Чон Хосок. Я потерял свою семью в аварии. Ни маму, ни сестру не удалось спасти, но я никого не виню. И сегодня меня приняли в детский дом в родном городе.
— Милый, — ко мне склонялись добрые лица. — Тебя никто здесь не обидит. У нас все очень строго.
Я сильно дрожал, прижимая руки к груди, и никому не верил. Мне принесли воды и протягивали мне мои таблетки, которые я пропивал уже больше месяца, как мне казалось. Не хочу…
— Не надо… Они не действуют, мне не помогает…
-… Как это не помогают? Все помогает, тебе же лучше.
«Тебе же лучше»… Меня пробирало на горькое «ха-ха». Вот я вновь глотаю лекарство, преодолевая сопротивление мозга. Спустя какое-то время я начинаю чувствовать легкую апатию и сонливость.
— Нам очень жаль, но у тебя совсем не осталось родных. Но здесь они появятся, Хосок. Здесь дети обретают свои новые семьи.
Я слушал и ничего не отвечал. У них не получалось меня убедить. Хотя лекарства и притупляли мою боль, но я ничего не забывал. Я хорошо помнил все, что произошло некоторое время назад.
— Малыш, к тебе гости.
Я приподнял голову, глядя в темноту предбанника. Мне никого не хотелось видеть. Начиная со дня трагедии, унесшей моих родных, во мне начала расти горькая обида на людей. Как же несправедливо все происходящее в этом обществе.
Но человек, зашедший в комнату, не вызывал у меня отторжения. Наоборот он протягивал мне ниточку надежды и веры в свое будущее.
Я был очень рад видеть своего хореографа.
Я стыдливо утер слезы и поднялся со своего места, делая шаг навстречу знакомому взрослому.
— Привет, Хосок, — мужчина приветливо улыбнулся, подходя ко мне и заключая меня в свои объятья. Слезы снова было потекли по моим щекам, но я всячески преграждал им путь рукавом своей рубашки.
— Я так счастлив Вас видеть, — таким жалким — заплаканным и замерзшим — я предстал перед своим учителем. Таблетки набирали силу и я еле удерживался на ногах. Мой тренер посадил меня обратно на стул и присел передо мной на корточки, держа мои руки в своих.
— Как ты себя чувствуешь?
Слезы еще сильнее сдавили мое горло. Но я проглотил болезненный ком и произнес:
— Все хорошо. Простите, что я не появился на том выступлении, — мой голос задрожал и сел.
Учитель издал изумленный возглас.
— Что ты? — Он замотал головой. — Ты что, Хосок? За что ты извиняешься? Да разве я сержусь на тебя?
Я не мог сфокусироваться на глазах своего «второго отца» и тяжело дышал.
— Я не знаю…
Я растерялся в этой ситуации, но повернулся к своим новым опекунам, вспомнив о более важных вещах.
— Мне… можно будет ходить на танцы?
Я отчаянно цеплялся за возможность заниматься любимым делом, как за соломинку. Уже тогда я понимал, что забрасывать то, что дает мне глоток свежего воздуха в удушающей неизвестности будущего, это не вариант.