— Э! Друзья! Мать дома? А где гуси?!
«Гуси! — пронзило Алешку. — Елки-палки-щи-моталки, я ж про гусей забыл! Когда я их последний раз видел?..» И сразу вспомнил: после школы, в обед.
Время стояло голодное, послевоенное. Коза коровой считалась, молоко, как говорится, шилом хлебали, а всякую живность берегли до убоя пуще себя. Тут еще по деревне стали пропадать гуси, и отец, уходя на работу, велел пораньше загнать стадо в сарай. Не найдя их сейчас на месте, как и всегда в подобных случаях, рассердился. А гнева его ребята боялись.
— Ну так что? Опять мне их искать?! — закричал отец, видя заминку братьев.
— Да нет, — спас положение Петька. — Мы их только что на выпасе видели…
А сам испугался не меньше Алешки. Про гусей они сегодня действительно забыли…
— Только что, — передразнивает Петьку отец. — Дармоеды… Навязались же на мою шею… Только и знают, что жрать да шляться. Ночь на дворе, а они — «только что». Вы что, не знаете, что у Брющенки вчера четырех гусей украли?.. Из-за вас, чертей, стараешься, а вы!.. Живо за гусями!..
Он наклоняется к земле, шарит рукой, будто ищет на земле прут или камень, как делают, когда хотят прогнать увязавшуюся за собой собаку. Совсем озлобился отец после смерти бабушки. Пьет, ругается, а чуть не по его, то и дерется.
— Пошли быстрей, — толкает в бок онемевшего Алешку брательник и скорбно шмыгает сизым, натруженным носом.
И пошли.
— Да без гусей мне не являться! — крикнул им в спину отец. — Шкуру спущу!
Гусей в доме завели Петька с Алешкой. Прошлой весной выпросили у тетки Нюры два яйца и подложили под наседку, которая заквохтала. Через четыре недели из яиц вылупились два гусенка, которые к осени вымахали в красивую, как по заказу, пару. Нынче весной гусыня снесла шестнадцать яиц и все их высидела. Когда гусята были маленькими, отец не обращал на них внимания, считал баловством и тратой продуктов. Петька с Алешкой жевали для них хлебный мякиш, рубили вареные яйца, носили в решете на лужайку, стерегли от ворон и коршунов, пасли. Но чем взрослее становились гусята, тем чаще наказывал отец не упускать их из виду.
Отец Алешку не любит. Он и мать не любит, и бабушку не любил. Домой приходит есть да спать. Бабушка говорила, что он и самого себя раз в год любит. А Алешку ни разу. Алешка, сколько помнит себя, отца чурается. Он хорошо знает, что не любит в нем отец, но ничего не может с собой поделать, чтобы стать таким, как отец хочет. Он никогда не обращается к отцу прямо и совсем никак его не называет. Если ему нужно починить валенок, он скажет: «Баб, почини валенок». А сам в пол смотрит. Вмешается мать: «Да разве бабушка валенки чинит? Проси отца». А Алешка будто и не слышит: «Ну, тогда ты почини». Отец рассердится, крикнет с кровати: «Не попросит — чинить не буду, пускай в рваном ходит!»
Алешка его никогда ни о чем не просит. Он уходит с валенком в угол или за печку и начинает ковыряться в нем шилом, пока не встанет отец, не даст затрещину и не скажет: «У-у, выродок».
Любит Алешку один человек в мире — брат Петька. Петька выгораживает его перед родителями, первым подставляет спину под отцовский ремень, защищает на улице. Зато, когда в потасовке бьют Петьку, Алешка хватает в руку первое, что попадает на глаза, — палку, камень, железяку. И нет в деревне такого драчуна, который бы не дрогнул в этот момент…
Они пошли в сторону выпаса, споро, как лошади в паре, толкаясь телами. А сами знали, что гуси ушли за большак, а то и дальше. Но сейчас вслед им мог подглядывать отец, они и направились будто бы на выпас.
— Влетит же нам седня! — угрожающе сказал Петька. — Зачем выпустил после обеда, морда? Теперь их ищи-свищи. — И передразнил Алешку: — «Пускай пожируют»…
Алешке и сказать нечего, потому что виноватый: его сегодня очередь за гусями присматривать. А Петька злится, потому что старший, спрос начнут с него.
Темнело. Братья, выйдя на выпас, круто повернули к большаку. Ветер тут дул сильнее, посапывал, обдираясь о граненые стебли бурьяна и чернобыльника. От холода у Алешки стянуло на груди кожу, и он почувствовал ею собственные ребра.
Вошли в редкий лесок. Алешке стало мерещиться, что за ними кто-то идет. Тихонько, по шажку, пока они сделают десять, но так, что беги — не убежишь. Тогда по округе ходило много жутких слухов. Рассказывали, что в О-ске действует шайка неуловимых «черных кошек» — бандитов в ботинках со стальными пружинами на подошвах, которые могут прыгать с любой высоты и бегать скорее машин… Это мигом вспомнилось Алешке, как только он вошел в лес. Ему хотелось оглянуться, но он боялся испугать этим Петьку. Вернее, он знал, что оглядываться не надо, никого сзади нет, но, будь он один, он бы оглянулся. А раз вместе — нельзя, надо терпеть. Петьке, может, тоже страшно, но он виду не подает… И даже не так думалось Алешке, а проще — без слов и названий.