Его внимание отвлекла Клэр, которая неподвижно сидела на противоположном сиденье и пристально смотрела на него. Лучи солнца, проникая сквозь окна кареты, падали ей на лицо, позолотив кожу так, что она буквально сияла. Ему до смерти хотелось дотронуться до этой кожи.
— Я принёс тебе… — сказал он, отведя от нее взгляд, и потянулся к ее сиденью, чтобы поставить рядом с ней корзину, но увидел вазочку с ландышами, которая она держала забинтованной рукой так, будто ее собирались отнять у нее. — Тебе принесли воду.
— Спасибо, — прошептала она слегка хриплым голосом.
Эрик покачал головой и поставил рядом корзину так, чтобы не коснуться и не уронить вазочку.
— Твой ланч.
— А ты? Ты не хочешь есть?
Вскинув голову, он вновь заглянул ей в глаза.
— Как твоя рука? — спросил он, опустив взгляд на ее руку.
Лицо ее исказилось будто бы от боли, она опустила голову, поправив шаль на плечах.
— Больше не болит.
Сняв шляпу и положив ее рядом с собой, Эрик откинулся на спинку сиденья и взглянул на ее забинтованную руку, стараясь унять удары своего обезумевшего сердца.
— Я мог бы подержать твою вазу, пока ты…
— Сколько тебе лет? — внезапно спросила Клэр тихим сосредоточенным голосом.
На этот раз он не смог не взглянуть на нее.
— Что?
— Сколько тебе лет, Эрик?
Она спросила это так, будто ничего важнее этого сейчас просто быть не могло. Эрик выпрямился на сиденье, чувствуя, как тревожно бьется сердце. Потому что было такое ощущение, будто она хочет узнать не просто его возраст.
— Двадцать восемь.
Клэр тоже выпрямилась на сиденье, будто бы готовясь к чему-то важному.
— Что еще тебе нравится изучать кроме истории?
«Очертания твоих губ, звучание твоего голоса, тяжесть и мягкость твоих волос…»
Эрик мог бы бесконечно перечислить то, что нравилось изучать в ней.
— Нравится кататься по утрам на лошади.
— Что еще? — прошептала она, внимательно слушая его.
— Нравится купаться в озере за домом, когда становится невозможно больше работать.
— Где ты учил историю? В Кембридже?
Эрик вдруг потрясенно замер. Боже, она делала почти то же самое, что и он во время той прогулки в Гайд-парке, когда задавал вопросы, чтобы хоть что-то узнать о ней! Узнать о ней всё. У него дрогнуло, а потом и сжалось сердце. Это было опасно, чертовски опасно то, что она пыталась сделать. Но еще труднее было устоять, когда она с такой невыносимой грустью смотрела на него.
— Я учился в Оксфорде. В Кембридже преподают точные и естественные науки.
Взгляд ее стал еще более мягким. Таким нежным, что у него перехватило дыхание.
— Вероятно, ты был самым выдающимся из учеников.
В это было трудно поверить, но в ее голосе слышались неприкрытые нотки восхищения.
«Господи, милая, не делай этого. Не смотри на меня так, будто тебе есть дело до меня. Будто тебе хочется снова коснуться меня…»
— Нет, там было много других одаренных учеников.
Не выпуская вазочку, она мягко покачала головой, а потом вдруг улыбнулась ему.
— Не верю, — почти ласково произнесла она, не представляя, что делает с ним. — Ты ведь помнишь даты почти всех событий, а такое умеет не каждый. Вот, например… — Она нахмурилась, а потом с серьезным видом спросила: — Когда произошла битва при Азенкуре?
Эрик замер, ошеломленный ее вопросом.
— Откуда ты знаешь про Азенкур?
Он был уверен, что молодым девушкам не пристало забивать голову о всяких битвах. А Клэр слишком давно была поглощена музыкой, чтобы уделять внимание чему-то еще. Ей ни к чему было запоминать даты и битвы… Но, оказывается, он ошибался. Потому что Клэр вдруг замялась, щеки ее порозовели, и она так же тихо ответила:
— После нашего разговора тогда в Гайд-парке, я решила, что мне не помешает освежить в памяти некоторые исторические события.
Никогда прежде он не был потрясён так, как в это самое мгновение.
— Ты… ты читала о Столетней войне? — не веря собственным ушам, спросил он.
Ее щеки порозовели еще больше. На этот раз она опустила взгляд.
— Да, но, к сожалению, не запомнила ни одной даты, — виновато молвила она. — Хотя, мне кажется, что битва при Азенкуре была в… 1545 году?
У Эрика сжалось сердце.
— 25 октября 1415 года, — осторожно поправил он.