Она снова заснула в объятиях Эрика, а он вновь позаботился о том, чтобы ее переодели и уложили. Почти как вечность назад.
Даже легкие пары спиртовой настойки, которую она выпила, не помешали ей вспомнить о том, что произошло до того, как она уснула. Она до сих пор слышала его хриплый шёпот, которым он умолял простить себя, и до дрожи хорошо помнила, как он обнимал ее. Обнимал так, что боль разрывала ее на части. И вероятно разорвала бы, если бы она не уснула, измотанная до предела.
Теперь он знал, что она проснулась.
И наверняка снова придет к ней.
Почему-то эта мысль пугала ее настолько, что у нее дрожали руки. Клэр боялась и в то же самое время с таким отчаянием хотела увидеть его, что перехватывало в груди. Еще и потому, что точно помнила его обросшее, серое, почти каменное лицо с пылающими от страданий глазами.
Да, — горько подумала она, — расставание не пошло на пользу никому из нас.
В комнате горели лишь несколько свечей в канделябрах, один из которых стоял на закрытой верхней крышке рояли, освещая бледное измученное лицо. Клэр коснулась пальцем ноты «ми» и на малой октаве и слабо нажала на нее. Звучный звук разнесся в тишине большой гостиной, не доходя однако до всех ее уголков, замерев почти так же, как и рука Клэр, когда дверь отворилась и кто-то вошёл в комнату.
У нее замерло сердце, когда краем глаза Клэр заметила высокую мужскую фигуру. Он продолжал стоять у порога, словно не решался подойти. Или ждал, думал, даже верил, что она прогонит его. Ей было больно, так ужасно больно, что снова глаза налились жгучей влагой, но усилием воли Клэр сдержала себя, понимая, что им необходимо поговорить.
Всё зашло слишком далеко, чтобы хранить молчание, особенно теперь.
Эрик стоял, не шевелясь, будто ожидая ее приговора. Он бы подчинился и принял любое наказание, какому она посчитает нужным подвергнуть его. Кроме одного. Слабый свет от свечей падал на ее запавшее бледное лицо, густые волосы были аккуратно заплетены в толстую косу, которая покоилась на прямой, напряженной спине. Белый пеньюар прикрывал опущенные плечи, укутав ее худенькое тело. Она выглядела такой хрупкой, такой несчастной и бесконечно любимой, что у него сдавило в груди.
— Как ты себя чувствуешь?
Клэр на мгновение закрыла глаза, боясь того, что вновь повторяется то, что так ужасно началось и так же ужасно закончилось, поэтому не смогла не задать вопрос, который душил ее всё это время.
— Ты действительно собирался отдать меня другому, даже несмотря на то, хочу я этого или нет?
Он не просто ранил ее, напомнил себя Эрик, сжимая руку, он разбил ей сердце, которое всё равно позволило ей обнять его даже после такой невыносимо долгой разлуки. Он вздохнул. Очень глубоко. Очень болезненно, а потом шагнул вперед, и, оказавшись рядом с ней, присел на корточки возле ее стула, не отрывая взгляд от ее бледного застывшего лица, обращенного на клавиши рояля.
— В тот день я очень плохо соображал. Я бы не вспомнил даже, в каком году состоялась битва при Азенкуре. Особенно после того, как ты меня поцеловала.
У нее защемило сердце.
— 25-го октября 1415 года, — прошептала Клэр, боясь дышать от его близости.
Эрик нахмурился.
— Что?
— Битва при Азенкуре, — с трудом подсказала он. — Она состоялась 25 октября 1415 года.
— Ты запомнила, — с легким потрясением молвил он.
— У меня был хороший учитель. — Клэр прикусила губу, но не смогла удержать слезинку, которая капнула ей на щеку. Дрожа от его близости, от его слов, она закрыла глаза. — Но ты послал за ним, — глухо напомнила она.
Эрик не стал отрицать этого.
— Послал.
Еще одна слезинка прочертила ту же дорожку.
— И когда ты это сделал?
— Когда мы были в Пембертоне.
У неё снова защемило сердце, только теперь по совершенно иной причине.
— Я была тебе так сильно не нужна? — послышался едва слышный хриплый, полный муки голос, резанувший по его сердцу.
Подняв руку, Эрик сжал спинку стула так, что побелели костяшки пальцев.
— Ты нужна мне больше, чем можешь себе представить.
Вздрогнув, Клэр открыла глаза и медленно, будто в тумане повернула к нему свою голову. Он побрился, но даже если бы не щетина, в свете неярко горевших свечей и пламени камина бледность его лица не могла укрыться от ее жадного, тоскливого взгляда. Глаза его, наполненные невыразимой мукой, потемнели так, что в них невозможно было долго смотреть.
— Правда?
Тихий шепот заставил Эрика вздрогнуть так, будто его ударили. Опираясь коленями в пол и отпустив спинку ее стула, он потянулся и взял ее дрожащую руку в свою. Ее пальцы были как застывшие льдинки. Глядя в мокрые от слез глаза, он притянул ближе и положил ее ладошку к себе на грудь, прямо туда, где разрывалось на части его сердце.