Даже по прошествии месяца он недостаточно поправился и плохо видел, но очертание пышного платья и силуэт женщины он всё же сумел разглядеть.
Женщина, которая не заметила его.
Эрик не шевелился, чтобы не привлечь к себе ненужное внимание. Еще и потому, что с момента возвращения не общался ни с кем, кроме родных. Он не представлял, как заговорит с кем-то еще, поэтому не должен был шуметь, чтобы женщина поскорее ушла.
Но она не ушла.
Быстро подойдя к буфету, она достала графин, налила себе щедрую порцию неизвестной жидкости и жадно припала к стакану. Эрик внимательно следил за ней, гадая, чего она была так непростительно лишена. А потом услышал ее голос, тихий, дрожащий голос:
— Вода.
Она пила воду? И только тут Эрик заметил, что женщину слегка пошатывает. Ей было нехорошо? Почему о ней никто не позаботился? Почему мать не уследила за своими гостями? Эрик не представлял, как эта женщина к тому же нашла самую дальнюю комнату в Уортон-корте. Ведь если ей было плохо, она должна была обратиться за помощью.
А потом Эрик понял, что ее просто мучила жажда, когда, выпив воды, она вздохнула с безграничным облегчением, но неужели в доме его отца не нашлось стакана воды для этой несчастной?
В любом случае это была не его забота. Эрик по-прежнему стоял возле кресла, ожидая, когда она всё же уйдет. Но она не спешила. Прислонившись к буфету, она обернулась к горящему камину, а затем заметила большой белый рояль. Какое-то время она молча смотрела на любимый музыкальный инструмент его отца, а потом, крепко держа стакан и графин, женщина направилась к нему. Оказавшись в свете неярких горевших свечей, она на мгновение остановилась, и Эрик обнаружил, что у нее светлые волосы. Почти такого же золотистого цвета, как свет свечи.
Шурша юбками, она опустилась перед роялем и поставила на пол графин и стакан. Эрик замер, не представляя, что она собирается делать. Не могла же она сыграть на отцовском инструменте. Она ведь не посмеет…
Но она посмела.
К его полному ужасу, женщина откинула крышку клавиш, провела по ним пальцами, а потом…
Эрик почувствовал, как что-то с невыносимой силой ударило его прямо в сердце. Так, что он не смог дышать. Ошеломленный происходящим, он медленно опустился обратно в кресло, потому что у него подкосились ноги. Эрик все смотрел на то, как женщина играет на рояле. Играет так, что снова что-то почти с убийственной силой врезается ему в сердце. Сердце, которое должно было быть мертво. Эрик был уверен в этом, но мучительная мелодия, которая лилась из-под клавиш рояля, окутала его всего и заставила почувствовать то, что он не должен был ощущать. Ни при каких обстоятельствах.
Его сердце не было способно реагировать на что бы то ни было. Но оно сжималось сейчас от такой невыносимой боли, что он на самом деле задыхался. Закрыв глаза, Эрик вцепился в подлокотники кресла так, будто боялся упасть. Боялся того, что происходило. Того, что сбило его с ног и повалило на землю. Перед чем он был совершенно беспомощен. С чем не мог справиться. Уже не мог…
Неосязаемая, невинная, до ужаса грустная мелодия, которая перевернула всю его жизнь. Которая заставила его ощутить боль тогда, когда внутри у него всё помертвело и заледенело. Он давно лишил себя способности ощутить хоть что-то. Боль не должна была вернуться в его жизнь. С момента возвращения он жил в пустоте, подавив абсолютно все свои порывы.
Только для того, чтобы с какой-то непостижимой легкостью стать добычей этой невероятной мелодии.
Это было невозможно. Не могла музыка сотворить с ним такое. Музыка, которая должна была вызвать в нем отвращение. Что угодно, но только не боль. Боль захватывала, обескураживала. Боль разрывала его на части и не отпускала до тех пор, пока не заставила его почувствовать себя вновь живым. Оказывается, в нем не всё умерло. В нем жило что-то, что приходило в ужас от того, через что ему пришлось пройти. То, что уцелело под руинами его собственной жизни. То, что было способно реагировать на жизнь.
То, что пробудила мелодия. Чего коснулась мелодия. И это прикосновение было таким обжигающим, что Эрик боялся свихнуться от боли. Но мелодия продолжала звучать, терзая его душу. Мелодия дурманила, парализовала.
И в итоге покорила.
Эрик не дышал до тех пор, пока пианистка не наткнулась на неправильную ноту и не остановилась. Как и остановилось его сердце до тех пор, пока она вновь не стала играть. А когда это произошло, Эрик сглотнул и сокрушенно понял, что этого уже не остановить.
Боже, он действительно был жив! Был жив даже тогда, когда не подпускал к себе саму жизнь. Когда сам отказался от жизни, перестав чувствовать что-либо еще. Он действительно ничего больше не чувствовал. До тех пор, пока не услышал мелодию. Ту самую, которая, казалось, плакала по его боли.