Хомяк взволнованно заколыхался всем телом:
— Катя? Здесь? И ты можешь ее подтянуть в этот клуб? Вызвонить?
— Уже вызвонил. Она сюда едет.
Пьяный Хомяк полез ко мне целоваться:
— Ты, Рома, всегда угадывал самые затаенные мои желания!
Вот что значит земляки, а? Вот что значит… — Он хитро осмотрел меня с головы до ног, а потом сказал:
— Послушай, а ты ведь опять тоже того… по вызову? Иначе бы в этом клубе не сидел, а? Ведь я знаю, точно.
— Что, Хомяк, на мальчиков перекинулся? — ?просил я. — Можно и это организовать. Только дорого это, сам понимаешь — Москва!
— Да для земляков мне ничего не жалко! — засуетился он, и я подумал, как все-таки меняет людей время. Кто бы мог подумать, что бывший бригадир саратовских бандитов, суровый, беспощадный ублюдок, превратится вот в этого сюсюкающего пьяного толстяка с педерастическими наклонностями и гнилым базаром. Как раз показалась Катя, причесон-педикюр-ма-кияж «чисто типа круто» — она была, как всегда, отпадна, в до-рогущем платье, и у Хомяка едва челюсть не отпала, когда он увидел, что сталось с той малолеткой, которую он обрюхатил в Саратове. Наверно, ему тоже пришли в голову мысли о времени, меняющем все. Ну и о деньгах, которые в Катькину внешность вбуханы. Хомяк стал с Катькой целоваться, и меня покоробило то, что ей, кажется, было все равно. Она опять под наркотой. В последнее время Катя пристрастилась к ней, ничем хорошим это не пахло. Когда Кока и Гера идут к вам в гости, то они очень мало похожи на Винни Пуха и Пятачка, а вот вы на Кролика, может, и смахиваете: от кокса глаза красные.
В клубе мы отвисали не так уж долго, а потом Хомяк предложил поехать к нему. Все это почему-то до крайности напомнило мне кувыркания с жирным и уже покойным работничком прокуратуры, у которого засветилось Катькино уголовное дело. Не знаю, почему это мне напомнило. Наверно, интуитивно, как умно выражался саратовский Геныч.
Хомяк был очень весел. У него вообще всегда хорошее настроение делалось, когда он Катю видел. Всегда шутил, юмо-рил, как Жванецкий, даже тогда, когда на глазах у Кати доктора Степанова, или Степанцова, не помню уж — убивали. Мило и непринужденно, как все у Игоря Валентиновича делалось. С расстановкой, шуточками-прибауточками. В машине он веселился, кидался скомканными двадцатидолларовыми бумажками и называл их макулатурой. Меня это новорусское свинство давно не вставляет, я просто складываю макулатуру Катьке в сумочку — потом поделимся. Водила, он же охранник Хомяка по совместительству, на меня косился подозрительно, но ничего не говорил, позже оказалось, что у него с этим, с говорильней, вообще большие сложности: три класса образования, помноженные на заикание и картавость.
Хомяк подводил под явление проституции, как говорится, теоретическую базу. Он вообще крупный теоретик был:
— Я так думаю, что все это блядство следует оформить законодательно. Есть у меня один знакомый депутат Госдумы, он говорит, что наша страна должна пойти по голландскому варианту и сделать проституцию этой… легальной. Чтобы не сход-няк и «крыша» лавэ рубили, а казна. От того и простым гражданам хорошо будет. Я это к тому, что я сейчас помощник депутата, собираюсь сам по списку проходить во всю эту говорильню. Дело хорошее. Другое дело, что педерасты они все и ничего…
В таком духе изъяснялся он почти всю дорогу. Белиберда редкостная, раздражала она меня, а Катька сидела и смотрела перед собой пустыми глазами. Как зомбированная. Я давно ее хотел сводить к наркологу, да и Ароновна выражала тревогу, хотя на Катьку не капала: все-таки едва ли не самая лучшая девочка, Ароновна на ней такое бабло стригла, любой стригаль позавидовал бы. А тогда, в хомяковской машине, Катю лучше не трогать было: наверно, переживала девчонка.
Все-таки вспомнила.
Водила Хомяка, как ни странно, бисексуалом оказался»— как и хозяин. Не удивлюсь, если Хомяк этого своего телохранителя в задницу пользовал ударно. Хотя вид у него, у этого бравого бодигарда, у этого водилы, и брутальный был, такой правоверно-братовский. На хате мы заломились в гостиную, Хомяк выставил по полной программе — «шампуньское», ром, ананасы, разнокалиберные буржуйские штучки ветчинно-следственного ряда.
— Ну что, стало быть, — сказал Хомяк, — давайте выпьем за встречу!
— Пили уже, — сказала Катя. Едва ли не первая ее фраза была за все это время.
— Ну так еще выпьем! Все-таки не чужие, старые друзья!
— Вы, Игорь Валентиныч, нас «блядской мастью» раньше изволили титуловать, а теперь — друзья? — тихо сказала Катя, беря в руки бокал. — Здорово все переменилось. Интересно, как сейчас к нам отнесся бы Костик. Мефодий в смысле? Быть может, тоже стал бы депутатом, говорил о легализации проституции. А почему нет, если весь криминал давно уже легализовался? В самом деле, Игорь Валентиныч, почему нет?