А теперь что? Все превратились в таких Сидоровых и Левок Их жалеть — себе потом дороже. И когда жена в очередной раз говорила, что бедные девочки не по своей охоте на панель идут, то у меня ничего хорошего, кроме мата себе под нос. Я уже тогда начал думать, что с проституцией бороться бесполезно, как с пьянством бесполезно бороться. Если нельзя ее, гидру, победить, то хоть как-то поцивилизованнее сделать надо! У меня знакомый в Голландии на стажировке был по обмену опытом, говорит, что божья благодать, а не работа у тамошних ментов, полицейских. Все разрешено: наркота легкая, проститутки на каждом углу, педики жеманятся, все-все! И, говорит, не поверишь — улыбаются все, довольные и счастливые. Знакомый решил на собственном опыте проверить, обкурился анаши, там ее на прилавке двадцать сортов в открытую лежало. Сидит курит, вдруг видит, приближается к нему голландец-по-лисмент. У нас мент, у них — полисмент. Знакомый сжался весь, у него в руке косяк недокуренный и дымовал стоит, а голландец начинает ему что-то лопотать, а потом бумажку совать стал какую-то. Ну все, думает, обманули, что все можно, — протокол! А оказалось, что голландец этот спрашивал, не заблудился ли господин турист, и карту Амстердама совал, предлагал проводить. Вот так!
Знакомый еще рассказывал, что у них в этой свободной Голландии людей нельзя забирать. Ластать, в смысле. Задерживать. Нажрался ты, допустим, стоишь возле столба и знаешь, что если столб сейчас отпустишь, то грохнешься, как сволочь. Так вот, у них там правило, что пока человек стоит на земле на двух точках, то есть ногах, забирать его нельзя. Если опустился на четыре, на четвереньки то есть, или пятой точкой приложился, то забирать уже можно. Клиент созрел. Только везут его не в участок, а по месту жительства. Чуть ли не бесплатно! Никакого такси не надо, встал на четвереньки, рожу попьянее сделал, тебя и довезут. С проституцией в Голландии вообще по расписанию: стоят на улицах, на углах, прямо в витринах стоят, но все это — в специально для того отведенных местах. А у нас половина точек возле школ, это, наверно, чтобы путанам с учебы на работу недалеко идти было.
У них — профсоюз проституток, у нас — вот Катя Павлова. Знакомство с ней бурным вышло и кровавым. Не хочу лишний раз перемалывать подробности, их и без меня хорошо прописали те, кто лучше меня знает это. Скажу только, что меня поразил момент: когда она умерла, ее лицо стало розоветь и стало более живым, чем при жизни, когда она нас встретила и достала пистолет. В комнате Екатерины Павловой был обнаружен труп Нины Гольдштейн, содержательницы борделя. Правда, через несколько минут выяснилось, что труп вовсе не труп, а Гольдштейн жива. Хоть и находится в бессознательном состоянии. Павлова же была по документам обозначена как Павловская, но позже оказалось, что это не так Но знал это один я, потому как скрыл от следствия документ, способный пролить свет на многое. Должностное преступление, да. Но я-то хорошо знаю, что было бы, подшей я дневник Павловой к делу. Ничего. Ничего бы не было. К тому же Гольдштейн дала достаточно показаний, и, заяви я о дневнике, ничего такого сенсационного не произошло бы.
Надо сказать, я его прочитал не сразу. Так получилось, что дневник сразу не попал в следственную документацию. А потом я стал просматривать его, да так и не отлепился. К тому времени все проходящие по следствию члены «голубой» банды «Ромео и Джульетта» уже, как говорится, сошли с дистанции. В смысле — выбыли из дела. Главарь Роман Светлов пойман не был, а трое его сообщников по разным причинам умерли. До суда никто не дотянул. Я так думаю, что им просто-напросто помогли не дотянуть до суда, мало ли что там всплыть могло, а?
Эта Катя задела меня. за живое. Не в том смысле, в каком проститутки. Просто я подумал, что я не совсем прав. Не могу написать, что я чувствовал. Трудно. Кто прочитает ее дневник, сам для себя определит. Я подумал, что, наверно, все-таки не так все просто. В том смысле, что проститутки — не женщины, а сутеры сплошь нелюдь и гниды, каких мало. Наверно, попадаются и хорошие люди. По их мерках хорошие. В том смысле, что этот Геныч и Роман, о котором она говорит больше всего, — они, наверно, могли бы жить и по-другому.
С тех пор как я нашел этот дневник, много времени прошло. Почти два года прошло. Я через месяц после облавы на притон, где этот Роман со своими себе нору облюбовал, вылетел из московского РУБОПа и съехал обратно в Саратов. Жена и дочь говорили, что я с ума сошел, что там была квартира и если бы я подольше поработал, мне ее в частную собственность могли отдать. А московская квартира — это же круче не бывает. Они так говорили. Они, наверно, просто понять не могли, отчего это такая катавасия именно со мной приключилась. А приключилось то, что РУБОПы по указке сверху заворачивать стали. Расформировывать в смысле. Ну меня и пригласили — и кррругом марш, капитан!