— Что у тебя случилось?
— Поговорим позже.
Он повесил пальто на вешалку, снял ботинки и быстро поднялся на второй этаж, перешагивая через две ступеньки. Позвал детей в спальню и присел рядом с ними на край кровати.
— А теперь рассказывайте, что стряслось.
— Ну, мы должны были помочь маме накрыть на стол, но сначала надо было вынуть посуду из посудомоечной машины, пока мама готовит ужин, — начал Нильс. — Я достал лоток с ножами и вилками и начал раскладывать их по местам. И тут припёрлась Петра и говорит: «Дай я сделаю!»
— А вот и нет! Всё было не так!
— Помолчи! Дай сказать! Именно так всё и было. Ты выхватила лоток у меня прямо из рук, хотя я уже начал.
Петра расплакалась.
— Это правда? — терпеливо спросил Кнутас, повернувшись к дочери.
— Да, но он всегда берёт лоток с ножами и вилками. Конечно, это же проще всего! Я решила, что теперь моя очередь. Но он не захотел меняться. Мама разозлилась и сказала, чтобы мы перестали ссориться, а Нильс обозвал меня дурой!
Лицо Нильса пылало от возмущения.
— Конечно! Я же уже начал! А ты подошла и просто отобрала его у меня! А мама наорала на меня, как будто это я виноват!
Кнутас повернулся к дочке:
— Конечно, ты не права, что забрала у Нильса лоток, раз уж он начал его разбирать. А ты, Нильс, не забывай, что всё должно быть по справедливости — разгружайте посудомоечную машину по очереди. Ваша мама, кстати, очень устала, и ей тяжело слушать ваши вечные ссоры, пока она готовит ужин. А ещё не надо обзывать сестру дурой, Нильс.
— Ну прости, — смущённо извинился сын.
Кнутас обнял обоих детей. Петра прижалась к нему, а Нильс, продолжая показывать характер, оттолкнул отца.
— Ну ладно тебе, ничего особенного ведь не случилось.
— Отстань! — рявкнул Нильс, зло сверкнув глазами.
Кнутас отвёл сына в сторону, и после недолгих уговоров Нильс нехотя согласился спуститься на кухню.
Лине выглядела расстроенной и совершенно измученной.
— Как ты? — спросил Кнутас, когда покой в доме был наконец восстановлен.
— На работе кое-что случилось. Потом расскажу.
— Сейчас! Нам же тоже интересно, — возмутилась Петра.
— Не знаю, это очень печальная история, — предупредила её Лине.
— Ну, мамочка, ну пожалуйста!
— Ладно. Сегодня к нам на отделение поступила женщина со схватками, первые роды. Казалось, что всё в порядке, но, когда начались потуги, ребёнок никак не выходил. Анита говорила, что нужно сделать ей спинальную анестезию, чтобы прекратить потуги. Но я решила немного подождать.
Лине говорила дрожащим голосом, на глаза наворачивались слёзы. Кнутас потянулся к ней через стол и взял за руку.
— Сердце ребёнка билось всё слабее и слабее, и нам пришлось в экстренном порядке сделать ей кесарево. Но мы опоздали. Ребёнок умер. Мне кажется, это всё из-за меня.
— Ну конечно нет. Ты сделала всё, что было в твоих силах, — заверил её Кнутас.
— Фу, какой кошмар. Бедная мамуля, — попыталась утешить мать Петра.
— Не меня надо жалеть. Пойду прилягу ненадолго.
Лине тяжело вздохнула и встала из-за стола.
— Пойти с тобой?
— Нет, мне нужно побыть одной.
Обычно работа доставляла Лине радость, но, если что-то не удавалось, она занималась самобичеванием, раз за разом прокручивая ситуацию в голове и пытаясь понять, что именно она сделала не так. Как можно было поступить по-другому, что бы тогда случилось и так далее.
Кнутас подумал, что, с другой стороны, это неудивительно. Она каждый день лицом к лицу встречалась с жизнью и смертью. Совсем как и он сам.
Среда, 21 ноября
Пия Дальстрём, высокая тёмноволосая красавица, была абсолютно не похожа на своих родителей — ни внешностью, ни манерами. Чёрные брюки, пиджак и туфли на высоком каблуке. Волосы собраны в узел. Она пришла на допрос рано утром, так как собиралась уехать домой в тот же день. В семь утра в здании Управления полиции ещё никого не было.
Кнутас предложил ей чашечку кофе и даже сам взялся его готовить. Мало кто из его коллег варил нормальный кофе, хотя кофеварка стояла рядом с этим дурацким автоматом. Пока кофе готовился, они мило болтали о том о сём. Внешне Пия напоминала Одри Хепбёрн из старых фильмов пятидесятых годов. Большие тёмные глаза были подведены точь-в-точь как у кинозвезды.
Кофеварка наконец закончила пыхтеть, и они с Пией уселись за стол в его кабинете.
— Расскажите, пожалуйста, о ваших отношениях с отцом, — попросил он, подумав, что, наверное, похож на психотерапевта.
— Мы никогда не были близки. Его алкоголизм положил конец нашим отношениям. Он пил всё больше и больше, а я становилась всё старше и старше. А может быть, повзрослев, я просто стала обращать на это больше внимания. — Она слегка покачала головой.
Ни одной пряди не выбилось из идеальной причёски. — Ему не было до меня дела, — продолжала она.
Он ни разу ни пришёл к ней, ни на занятия в школе верховой езды, ни на показательные выступления по гимнастике. На родительские собрания в школе всегда ходила только мама.
— Я не помню, чтобы он хоть раз сделал что-нибудь для меня. Нет, я совершенно не чувствую себя обязанной ему.
— Могу вас понять, — поддержал её Кнутас.
— Вы говорите на готландском диалекте, а кажется, будто по-датски, — улыбнулась она.
— Моя жена — датчанка, видимо, это сказывается. Как вы отреагировали на известие о смерти отца?
— Никак. Если бы его не убили, он бы всё равно скоро спился. В юности я злилась на него, но всё давно прошло. Он сделал свой выбор. У него было всё: любимая работа, семья, дом. Но нам с мамой он предпочёл бутылку.
— Когда вы общались с ним в последний раз?
— На школьном выпускном, — спокойно ответила она.
— То есть больше пятнадцати лет назад? — не смог скрыть своего удивления Кнутас.
— Если говорить точно — ровно семнадцать лет назад.
— Как же так получилось, что вы совсем не общались?
— Всё очень просто. Он не звонил мне, а я не звонила ему.
— Вы совсем потеряли с ним связь после развода?
— Я иногда приезжала к нему на выходные, но это было, мягко говоря, сомнительное удовольствие. Он же и при мне продолжал выпивать. Он никогда никуда меня не водил, мы просто сидели дома, а к нему приходили его друзья. Они нажирались, и я их волновала меньше всего. Смотрели по телевизору футбол и скачки, а иногда вообще сидели и листали мужские журналы. Отвратительно. Иногда я терпела час-другой и просто уходила домой. А потом вообще перестала приходить.
— А в каких вы отношениях с матерью?
— Да в нормальных. Бывает, конечно, и лучше, но в принципе на вполне приемлемом уровне, — ответила она таким тоном, будто оценивала состояние фондового рынка.
Она почесала ключицу, и на секунду показалась бретелька бюстгальтера — золотисто-бежевая, атласная, с красивой вышивкой.
«И тело у неё, наверное, тоже идеальное», — подумал Кнутас, разозлившись на самого себя за то, что позволил себе оценивать её как женщину.
— Как складывается ваша жизнь сейчас? — спросил он, чтобы сменить тему.
— Спасибо, неплохо. Работаю в городской библиотеке в Мальмё и вполне этим довольна. У меня много друзей и в Мальмё, и в Копенгагене.
— Вы живёте одна?
— Да.
— Может быть, вы знаете людей, которые питали бы особую неприязнь к вашему отцу? Вы, конечно, долгое время не общались, но прошлое тоже может сыграть свою роль.
Она наморщила лоб:
— Да нет, так сразу никто в голову не приходит.
На этом разговор закончился. Пиа Дальстрём ушла, оставив после себя слабый аромат духов.
— Мы здесь будем ужинать? — Фанни не смогла скрыть разочарования. А она-то думала, что они пойдут в настоящий ресторан!
— Угадала. У друга квартира свободна. Еда уже готова. Пойдём.
Он вошёл в подъезд первым. Дом находился на одной из центральных улиц рядом с площадью Сёдерторг. Лифта в доме не было, и им пришлось подниматься на четвёртый этаж пешком. Она запыхалась, и с каждым шагом неприятное ощущение усиливалось. Она посмотрела на его брюки со стрелками. Внезапно он показался ей очень старым. Что ему от неё надо, да ещё в таком странном месте?