– Эх, Ириш, давно ты, как я погляжу, с местной милицией не связывалась… Точнее никогда… Лучше подождем, что Толика брат скажет.
– Ладно, – пожимаю плечами.
Достаю из сумки Никон, показываю маме фотки с моей последней выставки. Детки-аутисты рисовали, нужно было благотворительные взносы им на интернат собрать, а их немного абстрактные картинки продавались на удивление легко. Аутистов редко держат дома – слишком уж индивидуальный подход им нужен. Работать с ними возможно только при помощи красок и звуков. Прикосновений они боятся, говорить не хотят. Все это я и объясняю маме по ходу дела.
Мальчик проснулся и беззвучно лежал, аж пока мы с мамой не решили проверить как он. Температура спала немного – лучше, чем было, но хуже, чем могло бы быть. Посадили его, сфотографировали.
Накормили бульоном, дали лекарство, снова уложили. Говорить он не пытался. Вяло переводил взгляд то на меня, то на маму, в зависимости от того, кто из нас в данную минуту был с ним на связи. Жесткость во взгляде, напряжение загнанного подранка не пропала полностью, сокрылась до времени за отрешенностью. То, что он нас не боится – это хорошо, но его равнодушие не свойственно восьмилетнему ребенку (приблизительно такой возраст я ему приписала исходя из роста и чего-то там еще). Дети его возраста когда болеют, капризничают, требуют внимания, ласки, тут же сообщают «что ты делаешь, я уже большой, справлюсь сам», балуются, не слишком любят пить лекарство, хотят мультиков и компьютерных игр, независимости и футбола… Непонятный случай.
– Что делать будем, у тебя поезд завтра? – поинтересовалась мама.
– Что-что, отпуск продлевать, не могу же я тебя бросить одну с ребенком, я же не папа, – улыбнулась я.
– Да ты, слава богу – не он, – рассмеялась моя мамуля.
Обиды на отца она не держала. Он был женат, когда они познакомились, она была девочкой совсем, он – ее преподавателем по экономике. Она влюбилась, он развлекался – обычная история. Но в отличие от других участниц подобных историй, мама изначально не строила иллюзий на его счет, они ей, видимо, вообще не свойственны. Их отношения длились полгода. Когда она сказала ему, что беременна, он погладил ее по головке, поинтересовался, что она будет делать, услышал «рожать», покровительственно бросил на стол сумму, должную внушить маме уважение к его щедрости, и пропал в огне новой страсти как стойкий оловянный солдат. Так и живем.
Вечером третьего дня мальчик наш, можно сказать, выздоровел, но жизни в нем от этого больше не стало. Лежит на кровати, перелистывает книгу за книгой (мы так и не поняли, умеет ли он читать), вряд ли вглядываясь в текст, останавливая взгляд только на редких картинках в «Робинзоне Крузо», «Айвенго», «Острове сокровищ» и незаметно как-то, чтобы они уж слишком были ему интересны. Решила рассказать ему сказку, вдруг поможет.
– Далеко-далеко отсюда, за тридевять земель за десяток морей, на острове посреди океана стоит чудесный город. Люди в нем живут добрые и работящие. Сажают хлеб, пекут лепешки, варят смородиновое варенье и огромные драконы-леденцы на палочках. Зимой катаются на санях, летом – слонах, осенью – на пони, весной – на плотах по реке, разбивающей остров на две части ровно посередине.
Так уж повелось, что сдружились островитяне с животными и птицами, научились разговаривать на их языке, и звери, и наземные и небесные, платят им сторицей – рассказывают истории и поют песни.
Но однажды случилась беда. Приехал на остров незнакомец. Жители приняли его радушно, также как привыкли принимать всех редких гостей. Но недобрые помыслы оказались у приезжего. Он поселился в отдалении. Начал зверей отлавливать и птиц стрелять себе в пищу.
Но это полбеды, беда пришла, когда он научил почти всех островитян мужчин употреблять подобную пищу. Не съев на обед кусочка животного, мужчины сначала долго злились, потом слабели и не могли работать. Так что приходилось им бегать с ножом да луком за бедными беззащитными зверями. Да наступило время, когда охота стала не только необходимостью, но еще и развлечением, демонстрацией силы и ловкости.
Обиделись и испугались звери и перестали говорить с людьми и рассказывать им свои истории. Птицы оказались менее обидчивы, менее пугливы – они продолжали напевать песни, но так, чтобы те, кто их слушает, не понял о чем они.
Но самое главное, что незнакомец этот оказался чародеем в изгнании. Король страны, в которой он родился и процветал, уличил его во вредительстве глупом, а потому беспощадном. То, что чародей развлекался по ночам мелкими пакостями, никого особо не волновало – просто немного жизнь отравляло. Скажем, пройдет кудесник мимо коня, крылья ему нарастит, сядет потом на скакуна хозяин, да в небо взлетает и вопит потом полночи на всю округу. Или завидит издалека юношу, спешащего на свидание с букетом цветов, возьмет, проведет рукой, и аромат у букета становиться не только непривлекательной помесью бензина с тухлыми яйцами, но еще и ядовитой и лечат потом молодые животы, вместо того, чтобы миловаться. Или скажем однажды, когда особо делать нечего было, взял чародей и взбурлил воду во всех колодцах, стала она крепкой и горькой как напитки для разгона крови. Все бы ничего, но дети-то не привыкшие к ним. Одни плакали сутки – пить хотели, другие – хохотали как безумцы и спать не могли. Чародей порадовался да и прекратил издевательства, поэтому в тот раз за пакости его никто не успел наказать – все пьяны были, включая короля и младенцев.