Усталая женщина, сидевшая по другую сторону от меня, до сих пор молчала и смотрела прямо перед собой.
А сейчас сказала:
— Я по-прежнему живу в своей квартире.
— Вот как.
Она кивнула.
— Одна. Муж давным-давно умер. Дети выросли.
Она помолчала.
Затем проговорила с жутковатой усмешкой:
— Да. Дети выросли. Я их редко вижу. Они сказали: «Мама, ты всю жизнь заботилась о нас. Теперь в этом нет нужды. Ты наконец-то можешь позаботиться и о самой себе».
Нагота
В то утро я вышел на улицу, смутно ощущая, что со мной не все в порядке. Но что именно, никак не мог понять. Когда же я очутился перед витриной книжного магазина и увидел в ней свое отражение, то мои опасения подтвердились: оказывается, я забыл надеть галстук. Чтобы исправить это упущение, пришлось немедля повернуть домой.
Потому что без галстука я чувствую себя прямо-таки раздетым.
А те времена, когда моя нагота являла собой прелестное, зрелище отошли в область преданий, чтобы не соврать, пятьдесят с лишним лет назад. Мне тогда было около года, и все спешили посмотреть, как меня купали.
Так по крайней мере рассказывает моя мама. До сих пор, при каждом удобном случае.
— Он был таким чудным, пухленьким, мы его даже медвежонком прозвали, — обязательно добавляет она.
И когда, значит, меня купали, все сбегались посмотреть. А сразу после купания, вероятно для удовольствия зрительской аудитории, моя дорогая бабушка поворачивала меня так, чтобы все желающие могли лицезреть мою аппетитную попку.
Все это было на самом деле.
А я ничего не помню.
И нахожу этот рассказ не вполне приличным. На мой взгляд, ему недостает деликатности. Почем я знаю, кто там толпился вокруг? Знать не знаю. А между тем делали со мной все, что хотели.
— Нет, вы только посмотрите, какая у него спинка!
И меня поворачивали. Голого. И беспомощного. Потому что от роду мне было меньше года, и я, конечно же, не мог сказать: «Шли бы вы отсюда!» или «Дайте мне брюки».
Такого быть не могло, ибо говорить я не умел. Явись кто-нибудь сейчас поглазеть, как я принимаю ванну, я его мигом выставлю. Правда, желающих пока не находилось. И говорю я об этом так, для красного словца.
Но тогда, полвека тому назад, пухлый и голый, я сидел в ванне, окруженный совершенно незнакомыми людьми и полностью лишенный права на самоопределение.
Сейчас вы, конечно же, можете заметить: «Да не бери в голову. Пятьдесят один год прошел».
Не такой уж это долгий срок, доложу я вам. Люди нынче доживают до глубокой старости, а поэтому свидетели моих купаний наверняка до сих пор бродят по свету. Но кто именно? Если б знать точно, то это еще можно пережить. А так ведь блуждаешь в потемках.
У меня есть приятель, по профессии комик. Выступает в концертных залах. Вот и недавно где-то в провинции он стоял на сцене и отпускал свои железобетонные остроты.
Зал просто скисал от смеха.
Но в первом ряду сидела приятная седая дама, которая не кисла от смеха вместе со всеми, а следила за его выступлением с задумчивой снисходительной улыбкой. По окончании она зашла к нему в гримерную и сказала:
— Я давняя подруга твоей матери и отлично помню, каким крепышом ты был, а уж когда тебя купали…
Ну как вам это нравится!
Весь вечер она сидела и думала исключительно о его прелестном детском тельце, тогда как он стоически вымучивал одну шутку за другой. Но против подобной улыбки, навеянной воспоминанием, бессилен любой, пусть даже самый искушенный, комик.
Поэтому…
Знаете, это, конечно, не мучит меня всякую ночь, но когда я иду по городу и какая-нибудь пожилая дама, совсем незнакомая мне, вдруг приветливо кивнет, я не думаю: «Наверное, читательница». Вовсе нет, я думаю: «Она явно стояла возле ванночки. И была тогда прелестной девушкой шестнадцати лет». И вот, представляя, как меня поворачивают, дабы продемонстрировать попку, я до сих пор испытываю неподдельное смущение.
Гений
Это маленькое кафе находилось на оживленном перекрестке в одном из новых районов Амстердама.
В зале был всего лишь один клиент: аккуратный старичок с пустой рюмкой. Я сделал заказ и добавил:
— И папаше чего-нибудь.
— С него одной хватит! — крикнул мне бармен. Старик улыбнулся мне и по-военному отдал честь, коснувшись пальцами старчески ломкого виска. Потом поднялся, подошел ко мне и спросил:
— Как вы относитесь к чудесной двухфунтовой копченой колбасе?
— Положительно, — ответил я.
— Все удовольствие стоит двадцать пять центов, а разыгрывать ее будут в субботу, — сказал он.
Я выложил на стойку двадцать пять центов, а он дал мне кусочек картона, где чернилами была выведена цифра 79.
— Ваш игровой номер, — объяснил он.
Потом спрятал монету, нахлобучил видавшую виды шляпу и покинул кафе с любезным:
— Всего доброго, господа.
Из окна я видел, как он открыл замок на старом велоси-1еДе. После чего исчез из виду, ведя за руль свое транспортное средство.
— Сколько ему? — спросил я.
— Восемьдесят шесть.
— И все еще ездит на велосипеде?
Бармен отрицательно покачал головой.
— Нет, но ему надо перейти улицу с очень оживленным движением. А по его теории, человека с велосипедом заметить легче, чем без велосипеда. Вот так. На той стороне он опять оставляет велосипед на стоянке, а на следующее утро опять идет с ним через улицу.
Поразмыслив, я согласился:
— И впрямь не лишено смысла.
— Да уж, он в полном порядке, — ответил бармен. — Возьмите хоть эту лотерею. Все организовал он сам. Думаю, только здесь он за неделю продает сотню билетов. А это уже двадцать пять гульденов. Ну а к субботнему вечеру ему нужно закупить всего лишь одну колбасу. Прикиньте сами.
Я быстро посчитал в уме.
Прибыльная колбаса, ничего не скажешь.
— Розыгрыш проводит он сам, и тоже очень хитро, — продолжал бармен. — Если какой-нибудь клиент вдруг заявит: «Я у вас без конца покупаю билеты, а так ничего и не выиграл», то голову можно дать на отсечение, что в эту субботу колбаса наверняка достанется ему. Старикан сам определяет, кому выигрывать. Здорово, правда? В итоге клиент еще на пару месяцев в его руках.
Я кивнул и высказал предположение:
— Он что, раньше в торговле работал?
— Нет, служил в военном флоте. Оттуда и пенсию получает. Черт знает с каких пор. Они на него крепко поистратились.
Внезапно я различил старика на той стороне улицы. Он поставил велосипед на стоянку и пошел прочь.
— Теперь ему до самого дома не нужно переходить улиц, — сказал бармен.
Я попросил еще раз наполнить рюмку и тут вспомнил:
— Я предложил ему выпить за мой счет, но не заметил, чтобы он пил.
— Старик и тут хитер, — кивнул бармен. — Знаете, как он поступает? Старый-то он старый, но вполне еще крепкий, и его практически все угощают. Но он никогда не пьет за день больше двух рюмок. А все остальные я записываю на его счет.
Он заглянул в блокнот за кассой и подытожил: — Значит, так, вместе с вашей у него их набирается сто шестьдесят семь.
Супружество
Амстердам — прекрасный город для встреч и прощаний. Если вы читаете в газете мои заметки, то знаете, что время от времени мы с женой ездим в деревню, где у меня есть комната с пишущей машинкой, но без телефона, а значит, там можно без помех работать с неослабным бухгалтерским рвением, поскольку я недостижим.
Все это, конечно, очень хорошо.
Но в связи с бесконечными переездами туда и обратно, обратно и опять туда возникает одна щекотливая проблема. Проблема свойства весьма интимного, поскольку мне придется ввести вас в нашу спальню. Но, в конце концов, все мы взрослые люди, поэтому вперед, друзья, и да сгинут всякие табу от литературы.
Для начала я обязан изложить вам кое-какие факты, при ознакомлении с которыми вы наверняка раздраженно подумаете: мне-то какое до этого дело?
Но постарайтесь переступить через себя, иначе от вас ускользнет суть проблемы.