— Все вышло по-моему, — говорит мефрау Ван Дам. — Он отправился на тот свет молодым. Теперь я заполучила денежки, и мне едва сравнялось шестьдесят, есть еще время пожить в свое удовольствие. А шлюха осталась с носом.
Люди, люди…
В трамвае я увидел Лушье. Это дочь моего приятеля, юная особа лет двадцати.
— Ну что, экзамены сегодня сдавала?
— Вчера.
Голос у нее был безрадостный, и дремавший во мне до сих пор брат милосердия незамедлительно встрепенулся и едва не брякнул: мол, ничего, на будущий год сдашь.
Но ее короткого «да сдала я» было достаточно, чтобы усадить его на место. Хотя обычно таким тоном говорят «провалилась».
— Поздравляю, — нашелся я. — Ты, значит, хорошо поработала. Вот, держи десяточку. Купи себе какой-нибудь пустячок, это самый приятный способ тратить деньги.
— О, спасибо. — Тут она впервые улыбнулась.
— Слушай, ты говоришь, сдала, но я что-то не вижу особой радости на твоем лице.
Ответ, который я от нее услышал, могла дать только женщина.
— У меня был устный. Шесть предметов, шесть экзаменаторов. Пять мужчин и одна женщина. Ну вот я и надела мини.
По выражению моего лица она сообразила, что я тщетно пытаюсь проникнуть в смысл ее «ну вот», и поспешила разъяснить:
— Так вот, если бы мне у всех пятерых повезло… А то трое — мухоморы старые, они вообще ни на что уже не смотрят. Правда, другие двое… Я рассчитывала на шестерку,[49] а они оба поставили восьмерки.
— Вот так мадам тебе подвернулась, — вставил я со своей стороны, — я кое-что начинаю понимать. Ведь и в просвещении, в конце концов, работают такие же смертные, как и мы. Впрочем, продолжай и расскажи в доступной мужчине форме, отчего вместо триумфа на твоем лице печать неудовлетворенности.
— Так вот эта единственная… Конечно, я рисковала с моим мини. Ей-то далеко за сорок, не замужем и злющая. Всем симпатичным девчонкам она всегда занижает отметки. Из зависти, конечно. Я же понимаю. Правда, ее предмет я знаю неплохо. Минимум на восемь. Так вот, я подумала, хорошенького понемножку: получу у нее свою шестерку, и хватит.
— Понимаю, понимаю, — закивал я, — ты знала на восьмерку, рассчитывала на шестерку, а получила четверку. Это тебя и разозлило.
Она покачала головой и вздохнула.
— Все как раз наоборот. Не четверку она мне поставила, а девятку.
И красноречиво-недоуменным взглядом она окинула свою фигуру.
— Неужели я такая уродина?
— Дитя мое, на ее месте я влепил бы тебе пару, это точно.
* * *
Когда амстердамский поезд сделал остановку в Лейдене, в вагон вошли две женщины и мужчина.
Все трое среднего возраста.
Женщины, которые, похоже, уже давным-давно перестали думать о своей талии, уселись напротив меня. Мужчина — длинный, худой и лысый — занял место рядом со мной у окна, после того как одна из женщин, видимо его жена, бросила:
— Давай, Пит, садись-ка вон там. В окошко будешь смотреть. — И, обращаясь к соседке, добавила: — Это он больше всего в поезде любит: сидит и смотрит себе наружу. И все молча. А вот поговорить — это для него хуже пытки. Так, Пит?
— Да. — По тону мужчины можно было догадаться, что произнести и это-то слово — для него большой труд.
— Вот, полюбуйся. И так всегда, — продолжала женщина. — По крайней мере в последние годы. А раньше — нет. Уж в молодости мы вволю повеселились. Бывало, праздник какой — тут он был первый заводила. Сейчас по нему этого не скажешь. Молчуном стал. И дома тоже. Я-то не прочь поболтать, только от него ответа не дождешься.
— Не позавидуешь, — согласилась другая.
Мужчина глядел в окно.
— Да ничего, привыкаешь, — снова заговорила первая, без тени раздражения или злобы в голосе. — Проживешь, как я, тридцать два годика под одной крышей, и не такое увидишь. Раньше, бывало, ссорились. Сидишь так, весь вечер рассказываешь что-нибудь, рассказываешь, а он молчит и молчит. Ясное дело, начинаешь заводиться. А лет восемь назад он взял да и купил телевизор. И теперь что ни вечер включает его и смотрит, а попробуй заговорить — сразу: тсс… Я, понятно, молчу или иду на часок-другой к соседке.
Вторая женщина понимающе-сочувственно поджала бы. Но, прежде чем она успела открыть рот, первая, не переводя дыхания, уже продолжала:
— Я ведь не жалуюсь. Все нормально. А знаешь почему? Я вот смотрю, как у других. Тут рядом с нами живут двое — муж и жена. Уже восемнадцать лет. Смотрю я на них, не нарадуюсь. И знаешь, что тот красавец отколол? С месяц назад мотанул с какой-то девицей из своей конторы. А жена осталась с носом. Со мной этот номер не пройдет. Что скажешь, Пит?.. Да повернись ты. Нет, его холодный пот прошибает, стоит ему лишь подумать о молоденькой. А возьми мою двоюродную сестру. Замужем. Трое прелестных ребятишек. Только муж все время заявляется домой сильно подогретый и разукрашивает ей физиономию — будь здоров. Вот и думай… Пит — тот пальцем никогда меня не тронул. Да я и сама спуску не дам, он знает. А вообще-то он смирный. Или вот моя младшая сестра. С мужем живет четырнадцать лет… По мне — таких мужиков поискать, а она как приедет ко мне, и сразу в слезы: мол, Ане, не могу видеть эту образину, как встречу его на улице, меня прямо наизнанку выворачивает от одного его вида. Поди разберись в людях. У нас с Питом совсем не так. Скучный он стал, правда. Неразговорчивый. А я — нет. Пусть себе молчит, я теперь не обращаю внимания. Знаешь, понасмотришься на все, что творится вокруг, и думаешь: слава богу, у меня все путем, а, Пит? — не без нежности обратилась она к мужу.
Тот лишь покорно кивнул.
Старость не радость
Поздно уже было и холодно. Она мелкими шажками семенила по пустынной улице, и резкий ветер трепал седые прядки ее волос. Почему она без пальто? Ах, ну конечно, здесь идти-то всего ничего.
Из переулка выехала патрульная машина с двумя полицейскими.
— Смотри-ка, бабуля гуляет, — сказал тот, что сидел за рулем, и притормозил.
— В одной ночной рубашке и какой-то накидушке, — заметил другой.
Машина остановилась, и полицейские подошли к женщине.
— Ай-ай-ай, мефрау, что-то вы поздновато прогуливаетесь.
— А разве сейчас поздно? — удивилась она.
— Да уж, поздненько. Полтретьего.
— А-а…
Холод пронизывал до костей.
— Куда путь держите?
— Домой, — ответила она, — дела у меня.
— Так мы вас подвезем… Куда ехать?
Она назвала адрес., В машине работала печка и было тепло и уютно. Ее сразу начало клонить в сон, но она старалась держаться молодцом. Забылась лишь на мгновение.
— Где же вы так поздно были, мефрау?
— Что-что? — переспросила она. И подумала: как это я очутилась в машине? Странно.
— Откуда вы идете?
— Я иду домой.
И она повторила адрес.
Всю дорогу полицейские уже не задавали вопросов. Машина остановилась возле большого темного дома. Было время, когда эта улица, должно быть, выглядела торжественно и солидно.
— У вас ключ с собой, мефрау?
— Я, кажется, забыла свою сумочку.
— Ничего, сейчас позвоним.
Ждать пришлось долго, наконец над входной дверью вспыхнул свет, и на пороге, кутаясь в домашний халат, появился заспанный молодой человек.
— Такое дело… Мефрау забыла дома ключи, и вот… — начал полицейский.
Молодой человек широко зевнул.
— Sorry, — прикрывая рот рукой, извинился он, — но мефрау вот уже четыре года живет в доме престарелых.
— Да, но она…
Что поделаешь, у нее сдвиги.
— Вы случайно не знаете, где этот дом?
Молодой человек кивнул утвердительно, снова зевнул и назвал адрес.
Это оказалась та улица, где они наткнулись на нее.