— Это ведь накладно и в материальном отношении, — заметил я.
— Эх, сударь, не в деньгах дело, — ответил он, — денег-то у меня хватает. Но это меня раздражает. Как бы вам лучше объяснить… Я тут подсчитал на досуге. Как вы думаете, сколько шляп я забыл? Двадцать четыре. Это же черт знает что.
Я сочувственно кивнул.
Он умолк.
Я перевел взгляд на шляпу.
…Мне было очень жарко, и это не удивительно, так как я шел по душному Риму в зимнем пальто и в огромном сомбреро, какие носят герои ковбойских фильмов. Пот ручьями струился по моему телу. Но я все же не снимал пальто, из опасения, что внезапно подует порывистый ветер, как тогда в Маастрихте. Тут ко мне подошел какой-то мужчина и насмешливо сказал:
— Что за нелепая шляпа у вас на голове.
Он произнес это по-итальянски, но я понял. И ответил ему:
— Так велел старик, который едет поездом в Утрехт. Я ему обещал.
Итальянец стал передо мной на колени.
— Простите меня, простите за то, что я это сказал! — умолял он, заливаясь слезами.
— Не надо расстраиваться, — сказал я, тоже растроган но. Но он продолжал плакать и кричать:
— Обещание старцу свято. Я негодяй!
Я положил руку на его мокрую от пота голову и проговорил:
— А вы, оказывается, неплохой человек.
Вдруг итальянец вскочил на ноги и закричал на чистом нидерландском языке:
— Кофе, свежий кофе, кофе, свежий кофе!..
От неожиданности я проснулся.
Поезд стоял в Дриберген-Зейсте, где мальчишки с восторженностью идеалистов всегда наперебой предлагают кофе. Место рядом со мной было пусто. Шляпа лежала в сетке. Двадцать пятая. Серебряный юбилей. Я негодяй подумал я. Но на мои глаза слезы не навернулись.
Господин Флапман
Недавние дожди совершенно испортили нам уикенд в уютной сельской гостинице, где мы были единственными постояльцами. Уже в субботу утром, когда я проснулся и посмотрел в окно, то сразу понял, что из запланированных прогулок решительно ничего не выйдет. После довольно настоятельных просьб по внутреннему телефону хозяин принес нам наверх завтрак, которого вполне хватило бы для полудюжины голодных тяжеловесов. Слушая неумолчное шуршание дождя, которое убедительно доказывало, что — единственным уютным местечком сегодня является кровать, мы перекусили и углубились в книги, которые читали уже раз десять. Именно потому я их и взял. Во время отпуска я не рискую.
Было уже час дня, когда моя жена решила, что я должен прогуляться, так как «нельзя же в конце концов целый день валяться в кровати». Требование, конечно, ничем не обоснованное, однако я нехотя, со вздохом согласился. Минут через пятнадцать я спустился в гостиничное кафе, чтобы узнать, как утренние газеты расправились с событиями в мире. Войдя туда, я увидел старика, который расставлял по столикам шашечные доски. Он как-то странно посмотрел на меня и сказал:
— Клуб проводит здесь соревнования. Сегодня. И завтра.
Так как дождь лил по-прежнему, я робко спросил, нельзя ли мне все же почитать в уголочке газету. Взгляд старика некоторое время блуждал словно в трансе. Потом он сказал:
— Ну хорошо… садитесь вон там. Без этого столика я как-нибудь обойдусь. Но вы, конечно, должны сидеть тихо и не отвлекать игроков.
Я заверил его, что у меня и в мыслях нет мешать шашистам сосредоточенно сражаться, что на такое кощунство я просто не способен, и сел в уголке. Вскоре зал начал наполняться женщинами и мужчинами, которые посматривали на меня слегка недоуменно, но вслух против моего присутствия не возражали. В два часа все уселись за доски, и старик провозгласил:
— Дамы и господа. Сердечно приветствую вас на нашем ежегодном состязании. Однако, прежде чем начать игру, хочу напомнить, что в декабре смерть вырвала из наш рядов уважаемого коллегу, господина Флапмана. Прошу почтить его память вставанием.
Все поднялись, и наступила гробовая тишина. Я раздумывал: надо ли мне тоже вставать? Я ведь в жизни не видел этого Флапмана. Можно ли вообще чтить кого-то совершенно тебе неизвестного? Едва ли. Тем не менее у меня было впечатление, что все эти люди смотрят на меня враждебно: точь-в-точь как в детстве, когда мы демонстративно сидели во время исполнения гимна, потому что мой отец имел политические возражения против его текста.
— Благодарю вас, — произнес председатель.
После этого они начали увлеченно играть в шашки без Флапмана.
Поскольку на следующий день никаких изменений в погоде не произошло, утро мы провели таким же образом. В половине второго я с книгой под мышкой спустился по лестнице. Старик опять расставлял шашечные доски, но мой столик не занимал. Мало-помалу начали собираться насквозь промокшие игроки, но это были совсем другие люди, не те, что накануне.
— Да, это не те игроки, — объяснил мне хозяин. Здесь вторая половина клуба. Он, видите ли, очень много многочисленный.
Когда все заняли свои места, как и вчера, председатель произнес приветственное слово. И опять я услышал:
— Однако, прежде чем начать игру, хочу напомнить, что в декабре смерть вырвала из наших рядов уважаемого коллегу, господина Флапмана. Прошу почтить его память вставанием.
Снова поднялся весь зал, и наступила гробовая тишина.
Но на этот раз встал и я.
Где уж одиночке тягаться с коллективом!
А кроме того… быть может, Флапман был не только блистательным шашистом, но еще и добрым, славным парнем.
Из сборника «Моя мама была права» (1969)
Олух
Проснулся он от нестерпимой жажды. На будильнике уже половина восьмого. Он встал с постели, подошел к раковине и залпом выпил два стакана воды. Полегчало. Он перевел дух и с отвращением глянул в зеркало.
«Опять нализался, — язвительно упрекнул он себя. — Ведь шел с самыми благими намерениями, помнишь? Клялся выпить самую малость на вчерашнем празднике заводского персонала. Там все рубахи-парни, но друг за другом смотрят в оба. Так что перебирать не стоит. А ты опять здорово накачался».
Он налил еще стакан. С такого похмелья лучше бы выпить пива. Но ведь изо рта и без того уже так разит перегаром, что страшно появиться в своем отделе заработной платы. Он глотал воду и вспоминал праздничный вечер. Туманные воспоминания. Когда же он ушел? В два часа? Домой его привез Янсма, который на таких вечерах пьет только фруктовый сок. Хитрая бестия. Дома напивается до чертиков, а под критическим взором начальства держится молодцом. Это…
Его лицо в зеркале вдруг перекосилось, как от физической боли.
— Черт побери! — проворчал он.
В его затуманенном мозгу отчетливо всплыла ужасная картина. Он увидел себя в зале, возле бара, рядом со своим начальником, господином Фосом, и явственно услышал, как громко сказал этому типу: «Фос, ты самый большой дурак этом дурацком заводе. Вот что я давно хотел тебе сказать». Поблизости стояла секретарша господина Фоса юфрау Франссен. Он заключил ее в объятия, крепко поцеловал в пухлые губки, сказал: «Давно хотел сделать это». И бодро удалился пьяной походкой.
Он присел на край постели.
«Олух, — обругал он себя. — Только этого не хватало. Молодчик и так тебя не выносит. К тому же всем на заводе известно, что он спит с этой девицей. Хорошенькое дело. Теперь он станет носить тебя на руках. Впереди ждет блестящее будущее».
В автобусе по пути на работу он решил не притворяться, что ничего якобы не произошло. Нет, надо смиренно принести извинения Фосу. И юфрау Франссен. Деваться некуда. Конечно, мерзко, но не терять же из-за этого хорошее место.
— Доброе утро! — воскликнул он, с веселым видом входя в отдел. Ответили ему весьма сдержанно. Он сел за свой стол напротив Янсмы, благоухающего одеколоном, свеженького, как утренняя роса.
Фос в своем застекленном углу читал какую-то бумагу — в одиночестве.