Зубова замолчала, опустив голову.
— А где был Ветров?—осторожно спросил Гольст.
— Не знаю. Мне было очень плохо... И голова, и все тело болели... Страшно стало: вдруг узнают?
— О чем?
— Ну...—Зубова замялась.—Борис имел со мной близость...
Из дальнейших ее показаний выяснилось, что о ночной попойке в больнице стало известно главврачу. Поднялся шум. Борису грозили большие неприятности в институте, но как будто отцу удалось замять скандал. Пострадала Таня (она ушла с работы «по собственному желанию») и Марина, которую тут же выписали.
— Ну что ж,— сказал Гольст, обсуждая эту историю с Самойловым,—основания для мести у Виктора Зубова имелись серьезные.
— Правда, погибли родители, а не Борис,—заметил капитан.
— А до этого — исчезла Лариса. Может, око за око, зуб за зуб? Надо проверить, какие у Виктора друзья, где он был в день пропажи девочки и в ночь, когда погибли Ветровы-старшие.
— Проверим, — кивнул Самойлов.
— Было бы интересно также узнать, не случались ли у Бориса Ветрова и другие неприятности, подобные этой.
Сергей Михайлович Ворожищев еще раз допросил кое-кого из родственников Ветровых.
— Наша версия о том, что тут убийство, кажется, еще больше подтверждается. Косвенно пока,—сказал он, делясь с Гольстом своими впечатлениями.
— Выкладывайте подробнее, Сергей Михайлович,—попросил Гольст.
— Интересные сведения сообщила сестра Ветрова-старшего, Аделина Карповна. Она была очень близка с братом. Говорит, что поражалась самообладанию Александра Карповича. В те дни, когда пропала дочка, он лучше всех держался в семье. Переживал, конечно, но духом не падал. Искал мастеров для камина...
— Что-что? — не понял Гольст.
— Хотел сделать на даче камин. Представляете?
— Да уж...—Владимир Георгиевич задумчиво чертил на бумаге замысловатые узоры.—Исчезла дочь, а ему — камин...
— Вы слушайте дальше,—продолжал Ворожищев.—В день своего шестидесятилетия, буквально за три дня до смерти. Ветров принимал гостей, пил вино...
— Может, хотел забыться немного, отвлечься от тяжелых дум?
— Не знаю, не знаю,—покачал головой Ворожищев.—Все может быть... Но при этом он опять же поделился кое-какими планами с сестрой. Повел ее на участок, показал, где собирается строить финскую баню...
— Сауну,—уточнил Гольст.
— Точно,—кивнул Ворожищев.—Говорит: будешь, сестра, приезжать париться. Радикулит твой, мол, как рукой снимет. Выходит, ни о каком самоубийстве он и не помышлял, если вел такие разговоры. Человек жить хотел! И жить красиво! И вдруг... Стреляет в жену, а потом в себя...
— Противоречие, конечно, явное,—согласился Владимир Георгиевич.—Но я вот чего понять не могу: одни свидетели твердят, что он потерял голову от горя, прямо-таки зациклился на этом. А родная сестра... Что-то здесь не то. Где правда? На людях, выходит, одно, а с Аделиной Карповной — другое. Зачем?
— В том-то и дело, Владимир Георгиевич... Может, Лариса действительно убита отцом? И его отчаяние — симуляция? А Надежду Федоровну и Александра Карповича убил кто-то другой...
— Вот и еще одна версия,—вздохнул Гольст.—Чем больше я думаю о Ветровых, тем сильнее утверждаюсь во мнении: как все-таки поверхностно судят окружающие о людях... Внешняя сторона, так сказать, фасад иной раз совершенно не соответствует сути.
— Это точно,—согласился Ворожищев.—Например, Надежда Федоровна распиналась перед знакомыми, соседями и сослуживцами, какие у нее замечательные дети! Прямо-таки лучше на свете не сыскать. А сама признавалась матери: Борис растет черствым, неблагодарным. Эгоист. Да и с Ларисой не могла найти общего языка. Жаловалась: еще совсем, мол, соплячка, а мать ни в грош не ставит...
— Надежда Федоровна не говорила с родственниками насчет амурных похождений Бориса?
— Говорила... Пыталась якобы повлиять на сына, образумить. Но Борис категорически заявил: он уже взрослый и воспитывать его поздно... Между прочим, Ветрова считала, что цинизм Бориса— от ранней связи с женщинами.
— Цинизм? Так и выразилась?—переспросил Гольст.
— Да, Надежда Федоровна произнесла именно это слово. Еще удивлялась, почему Борис так меркантилен. Точнее, она называла его крохобором.
— Уж ей-то не знать, откуда весь этот набор,—усмехнулся Владимир Георгиевич.—Плоды воспитания родителей. Горькие плоды,—он помолчал.—Ну ладно, давайте вернемся к вопросу: убийство ли это? Вопрос наиглавнейший. Жаль, конечно, упущено много времени. Но кое-что все же у нас есть...
И Гольст, и Ворожищев отлично понимали, какая это была помеха для следствия — упущенное время. Тускнеют отдельные факты, исчезают вещественные доказательства, в памяти свидетелей стираются или искажаются детали происшествия.