Звонок «сверху» подхлестнул Петрушина. Надо объясняться, а у него нет даже намека на что-то конкретное, осязаемое, что можно было бы представить «туда». Одни идеи и никакой материализации. Есть план, есть список лиц в алфавитном порядке на семи листах, который нужно реализовать, прежде чем строить предположения. Но список — это иллюзия, это твое личное, а требуется уже результат, хоть какой-то промежуточный результат.
В план расследования на первое место переместились «школьный товарищ» и представитель домоуправления, пытавшийся умыкнуть статуэтку в момент всеобщего траура. Инстинкт Петрушина сопротивлялся этим вариантам, но обстоятельства требовали выхода на реальную личность, и уже сейчас.
Петрушин развил активную деятельность. Печатаются поручения уголовному розыску, рассылаются отдельные поручения и повестки, свидетели выстраиваются живой очередью. За день собралось полтома бумаг, за неделю — два. Нашли и «школьного товарища», и похитителя антиквариата. Первый был, оказывается, в Москве проездом, когда заглянул к Ведниковой. Жил он в Туле. Странности своего поведения отрицал, как и похищение золотой брошки. Покойницу обзывал дурными словами за такие наговоры и дал ей в целом нелестную характеристику. Было установлено, и это главное, что через месяц после посещения дома Ведниковой он завербовался и уехал работать на северную метеостанцию, откуда в день убийства не отлучался.
Второй подозреваемый сначала все отрицал, в том числе и свое пребывание в доме Ланской-Грюнфельд в интересующее следствие время. Но затем, припертый к стенке опознаниями и очными ставками, сознался, что статуэтку трогал и даже брал в руки, но интерес его был сугубо эстетический и ничего он в мыслях не держал. Поскольку времени прошло много, а умысел ка хищение доказать не представлялось возможным, содеянное было оставлено без последствий. Петрушин установил, что любитель античности действительно работал в то время в домоуправлении сантехником, но в связи с заболеванием алкоголизмом был уволен, а потом направлен в лечебно-трудовой профилакторий, где и находился на излечении в момент происшествия.
Чтобы окончательно расчистить место для серьезной работы и освободиться от раздражающих внимание периферийных версий, Петрушин решил развязаться заодно и с «обиженными наследниками», как они фигурировали в его плане расследования. Их было двое: Григорий Всеволодович Ланской-Грюнфельд, божий одуванчик, и одинокая пятидесятилетняя племянница Анны Ивановны —Софья Петровна Козельская. Как оказалось, на мебель и ценности они не претендовали, хорошо сознавая недостаточность своих юридических и моральных прав. Но Григорий Всеволодович считал, что родовой архив покойницы должен перейти к нему как к последнему представителю этой фамилии, чтобы сохранилась связь времен. Софья Петровна хотела получить часть библиотеки (десять-пятнадцать раритетов) и несколько картин. Эти пожелания были высказаны в деликатной форме, приличествующей моменту, однако Вера Ивановна Ведникова почему-то восприняла их с крайним раздражением и настроила соответствующим образом Лелю. Григорий Всеволодович и Софья Петровна были вынуждены выразить свои заверения в весьма искреннем почтении, а свои пожелания по поводу наследства решили обсудить с Лелей в будущем, когда время затянет раны. Версия «обиженных наследников» не выдержала критики после первого же разговора с ними.
Четыре тома уголовного дела, посвященные отработке указанных версий, потом всегда лежали особняком — и на столе у прокурора при утверждении обвинительного заключения, и на судейском столе. Они выглядели новенькими, аккуратненькими кирпичиками на фоне взлохмаченных, затертых томов, и это было очень удобно, поскольку их сразу можно было обнаружить и отложить в сторону. Эти «кирпичики» не стали краеугольным камнем расследования. Ну что ж, так часто бывает. Где найдешь, где потеряешь, кто знает?
Отчитавшись перед надзирающим прокурором о проделанной работе и создав о себе неплохое впечатление, Петрушин еще раз желчно прошелся по бюрократам от следствия и приступил к «восстановлению логики расследования». Надо заметить, что следователи не всегда бывают правы, отвергая вмешательство вышестоящих инстанций. Без контроля, пусть даже и бюрократического, в таких делах не обойтись — это понятно. Но можно понять и следователя: не каждый способен примирить в себе стремление к творческой свободе с осознанием необходимости контроля во избежание злоупотребления этой свободой. Человек, поработавший на ниве следствия несколько лет, — личность самоуверенная. Требуется периодическое очищение ее от спеси в целях восстановления здоровой неудовлетворенности и осторожности в действиях.